Владимир Аренев - Время жестоких снов [сборник litres]

«Назовись», – капитан ей, а у самого голос дрожит так, что как бы петуха не дал.

Девица же отвечает: «Я – Гаусберта, дочерь Соленой Греты. Была я за грехи матери несправедливо отправлена на костер, но чудесным образом спасена и затворена в бомбарде, при которой служил мой суженный. А нынче дана мне власть и сила либо одного осудить, либо одного же спасти. Но судит пускай Господь, а я спасти попробую. Потому отвечаю тебе: готова взять Бернарда Граппа за мужа и сберечь тем от петли и неупокоенной смерти».

Капитан тогда Граппу: а ты-де что скажешь? Готов ли принять милость, что предложена суженой твоей?

Грапп кивает: «Готов, – говорит. – Готов, чтоб мне гореть в адовом пламени, и нет для меня большей награды, чем прощение от невесты моей Гаусберты, с которой так и не довелось нам сыграть свадьбу».

А Гаусберта улыбается ласково и: «Если не сыграли в земном мире, так сыграем в царствии Отца нашего. А про Суд не сомневайся: клянусь, что когда станут взвешивать доброе и злое, изо всех сил своих не дам перевесить стороне дьявола».

И руку Граппу протягивает.

Тот шагнул, ладонь девицы в руку взял, и едва лишь соприкоснулись они, как блеснуло, словно порох вспыхнул, только без дыма и серы, а просветлело в глазах – и не стало на площади Гаусберты, Грапп же лежал бездыханен.

И тотчас под бомбардой треснул лафет, а саму ее скособочило, дулом в землю воткнуло.

Тут многие из братьев-горлорезов пали на колени и стали молится столь истово, что даже отец Экхарт умилился, глядючи на нас, беспутных.

На том, можно сказать, и завершилась история.

Крошке Ульфангу капитан деньги, что его людям назначены были дележом, отдал, однако ж предложил всякому, кто пожелает, присоединиться к его, Мягкого Химмеля, отряду. И ведь многие покинули Ульфанга как человека сугубо злобного. Тот пытался грозить, да нашим-то пустое слово – что пердеж по ветру. Так Крошка и ушел, зло затаивши.

А вот Дитриха капитан отпустил целым и невредимым: оказалось, Малышка перед сраженьем с «братчиками» именно за него просила. Что уж почудилось ей – не сказывала, только глядела на того ганса, словно на святого Матернуса. Да и свезло ему не меньше, чем оному святому: другой «башмак» от нас бы живым не ушел, потому и вправду сказать можно – из мертвых восстал. Впрочем, может, и не увиделось ничего Малышке, а просто молодость свое взяла: гансов судья статен да пригож был. Хорошо хоть не сманил девку с собою. Только и того, что перед уходом подарил Берте образок Девы, и образок тот она на себе носила, не снимая.

Мне же и доныне привидится, бывает, в ночи, как красавица Гаусберта и рыжий Грапп уходят от столпившихся на деревенской площади кнехтов; не вдаль уходят, но ввысь, истончаясь телесно с каждым шагом на пути к месту последнего Суда. Просыпаюсь тогда и лежу, таращась в темноту. И думается мне, что когда придет час и встречусь я с ними у престола Вседержителя как есть – с самострелом и палашом, – может, Грапп тогда, – если и вправду спасен своею Гаусбертой, – вспомнит о воинском братстве да замолвит слово: солдат за солдата.

В этих краях говорили, что северный ветер – предвестник смерти. Но пока пронзительный вихрь лишь вымораживал до мозга костей. Обитатели Тролльштаймера теснились в крохотной избушке солтыса, прижимаясь друг к другу, а вокруг царила кромешная тьма. Матери прятали своих чад под толстыми бараньими шкурами и убаюкивали, чтобы отвлечь от страха перед рыскающими в ночи чудовищами. Мужчины с лицами, будто вытесанными изо льда, передавали по кругу бутылки с самогоном и негромко вели поддерживающие дух беседы. Где-то вдалеке постукивала ставня, которую ветер увлек в безумный танец. Кто-то на коленях возносил немые молитвы, раскачиваясь взад-вперед, словно плакальщица на похоронах. Порывы холодного воздуха, несмотря на плотно прикрытые двери и заткнутые соломой щели, проникали внутрь, и тогда по спинам людей пробегали целые табуны мурашек. Но отнюдь не мороз по-настоящему пугал обитателей Тролльштаймера.

Снаружи таилось нечто куда худшее, нечто с багровыми зенками могло высмотреть человека с расстояния многих миль и с помощью черных, покрытых свалявшейся шерстью крыльев преодолеть это расстояние за несколько ударов сердца. Говорили, что только несчастный, которому довелось встать лицом к лицу с чудовищем, понимал истинное значение пословицы «Северный ветер – вестник смерти»…

Мастера Хаксерлина заплесневелая народная мудрость не привлекала, и поэтому он никогда в жизни не пересекал границ восточных королевств. Он дал себе зарок, что скорее съест собственные сапоги, чем хоть на шаг приблизится к Тролльштаймеру, пусть от опасных пространств Белокрая это тихое поселение и отделяло не меньше недели пути. Да и вряд ли от несчастного поселения и его жителей не осталось и следа лишь потому, что их не посетил прославленный торговец. Куда важнее, что среди жертв не было самого Хаксерлина – человека, привыкшего твердо придерживаться данного слова, – и выходило так, что от твердости этого слова зависели его собственная безопасность, хорошее самочувствие и пребывание в местах с куда более теплым климатом. По этой-то причине рассказ наш даже не коснется тех мест.

К тому же Хаксерлин не любил вкус собственных сапог.

– Сюда, почтенные, сюда! – Мастер помахивал серебряным колокольчиком, притягивая взгляды толпившихся вокруг зевак. – Только сегодня «Чудеса и диковины» по специальным ценам! Сюда, добрый люд! – Торговец понимал, что оскорбляет всех добрых людей, приравнивая их к собравшимся на площади оборванцам, но он привык смотреть сквозь пальцы на подобные мелочи.

Сегодня, как и всегда в последнюю субботу месяца, в Кампфсалате был торговый день. Это означало, что в городок съехались обитатели окрестных сел – пополнить запасы в опустевших кладовых, отремонтировать пришедший в негодность инструмент, немного развлечься, предложить на продажу собранное в поле или созданное своими руками. При случае они нередко спускали тяжело заработанные деньги, купившись на блеск дешевых зеркалец и якобы магические свойства метелки из конского волоса. Собственно, с мыслью о таких персонах Мастер Хаксерлин еще до рассвета в самом центре торговой площади и поставил навес с диковинками – чтобы избавиться от дешевого мусора, пусть даже ценой приравнивания клиентов к графьям, рыцарям и самому королю Хивелу.

– Подходите ближе, не бойтесь! – Когда перед прилавком собралась немалая толпа любопытных, купец улыбнулся, как отец, соскучившийся по давно не виденным детям. – Знаете ли вы, какова на вкус тайна? – вопросил он риторически, прибегнув к интонациям вдохновленного пророка.