Н. Джемисин - Каменные небеса [litres]

– Если он выживет, – отвечает своим бесцветным голосом Сталь, – у него не будет ни мгновения без страданий. – Он замолкает, глядя ей в лицо, пока его слова эхом отдаются в Нэссун, полной отрицания. В ней нарастает тошнотворный страх, что Сталь прав.

Нэссун встает на ноги.

– Мне надо знать, как вылечить его.

– Ты не можешь.

Она сжимает кулаки. Впервые за долгое, как столетия, время часть ее ищет пласты вокруг. Это означает, что щитовой вулкан под Сердечником… но когда она орогенистически «хватает» его, она с неким изумлением обнаруживает, что он каким-то образом заякорен . Это отвлекает ее на миг, пока она переключает свое сознание на серебро, – и тут она обнаруживает плотные, мерцающие столпы магии, вогнанные в основание вулкана и пришпиливающие его к месту. Он все еще активен, но никогда не взорвется из-за этих столпов. Он стабилен как плита, несмотря на дыру в его центре, пробуравленную до сердца Земли.

Она отмахивается от этого как от не имеющего отношения к делу и, в конце концов, произносит вслух ту мысль, которая сформировалась у нее в голове за дни, прожитые в городе каменных людей.

– Если… если я превращу его в камнееда, он будет жить. И ему больше не будет больно. Верно? – Сталь не отвечает. В затянувшемся молчании Нэссун закусывает губу. – И ты должен рассказать мне, как… как сделать его таким, как ты. Готова поспорить, я смогу это сделать при помощи Врат. Я с ними все смогу. За исключением…

За исключением. Врата Обелисков не делают мелочей. Как Нэссун чувствует, сэссит, знает, что Врата на время сделают ее всемогущей, так же она знает и то, что не сможет использовать их для превращения лишь одного человека. Если она сделает Шаффу камнеедом… то все люди на планете изменятся точно так же. Все общины, все банды неприкаянных, каждый голодный странник: десять тысяч мертвых городов вместо одного. Все они станут как Сердечник.

Но так ли это ужасно? Если все камнееды, то не будет ни орогенов, ни глухачей. Ни обреченных на смерть детей, ни убивающих их отцов. Зимы могут приходить и уходить, это не будет иметь значения. Больше никто не умрет от голода. Весь мир будет спокойным, как Сердечник… это ли не милосердие?

Лицо Стали, поднятое к Луне, хотя глаза его оставались устремлены на Нэссун, медленно поворачивается к ней. Ее всегда нервирует от того, как он медленно движется.

– Знаешь, каково жить вечно?

Нэссун моргает, хмурится. Она ожидала противостояния.

– Что?

Лунный свет превратил Сталь в создание из резких теней, белого и чернильно-черного в темноте сада.

– Я спросил, – говорит он почти приятным голосом, – знаешь ли ты, каково это – жить вечно. Как я. Как твой Шаффа. Ты знаешь, сколько ему лет? Тебе это небезразлично ?

– Я… – Готовая сказать «да», Нэссун вдруг колеблется. Нет. Она никогда и не думала об этом. – Я… я не…

– По моим прикидкам, – продолжает Сталь, – Стражи, как правило, живут три-четыре тысячи лет. Ты можешь себе представить такой срок? Подумай о двух последних годах. О твоей жизни с начала Пятого времени года. Представь еще один год. Не можешь, правда? Здесь, в Сердечнике, каждый день тянется как год или так говорили мне твои сородичи. Теперь сложи все эти три года вместе и умножь на тысячу . – Он подчеркивает это резко, чеканно. Нэссун невольно подпрыгивает. Но в то же время невольно… думает. Она ощущает себя старой, уставшей от жизни почти одиннадцатилеткой. Столько случилось с тех пор, как она пришла домой и увидела своего братика мертвым на полу. Она теперь совсем другая, едва ли вообще Нэссун; иногда ее удивляет, что ее до сих пор зовут Нэссун . Как она изменится через три года? Десять? Двадцать?

Сталь молчит, пока не замечает перемены в ее лице, – возможно, это свидетельство того, что она слушает его. Затем он говорит:

– Однако у меня есть причина быть уверенным, что твой Шаффа намного, намного старше, чем остальные Стражи. Он не из первого поколения – они давно вымерли. Не выдержали. Но он один из самых ранних. Эти языки, понимаешь ли; по ним всегда поймешь. Они никогда их не забывают, даже если забывают данное при рождении имя.

Нэссун вспоминает, что Шаффа знал язык подземной повозки. Странно думать, что Шаффа родился в то время, когда на этом языке еще говорили. Значит, ему… она даже представить не может. Старая Санзе, как предполагается, насчитывает семь Зим, с учетом нынешней – восемь. Почти три тысячи лет. Цикл возвращения и ухода Луны намного старше, и Шаффа это тоже помнит, так что… да. Он очень, очень стар. Она хмурится.

– Редко встретишь одного из них, кто реально может протянуть так долго, – продолжает Сталь. Он говорит легко, тоном беседы, как мог бы говорить о старых соседях Нэссун в Джекити. – Сама видишь, как мучает его Сердечник. Они устают, становятся небрежны, и затем Земля начинает их отравлять, пожирая их волю. Как только это начинается, после этого они долго не живут. Земля использует их – или их собратья Стражи их используют, пока они не переживают свою полезность, и та или иная сторона их убивает. То, что твой Шаффа протянул так долго, свидетельствует о его силе. Или, может, о чем-то еще. Остальных убивает, понимаешь ли, потеря того, что обычным людям нужно для счастья. Представь, каково это, Нэссун. Видеть, как все, кого ты знаешь и кто тебе небезразличен, умирают. Видеть, как гибнет твой дом, и искать новый – и все это повторяется снова и снова. Представь, что ты никогда не осмелишься сблизиться с другим человеком. Никогда не сможешь иметь друзей, поскольку ты переживешь их. Ты одинока, Нэссун?

Она забыла о своем гневе.

– Да, – признает она прежде, чем успевает подумать, что надо промолчать.

– Представь вечное одиночество. – На его губах она видит еле заметную улыбку. Она там уже давно. – Представь, что ты вечно живешь в Сердечнике, что тебе не с кем поговорить, кроме меня – когда я снисхожу до ответа. Как думаешь, каково это, Нэссун?

– Ужасно, – отвечает Нэссун. Уже спокойно.

– Так что вот моя теория: я уверен, что твой Шаффа выжил благодаря тому, что любил своих подопечных. Ты и прочие вроде тебя скрашивали его одиночество. Он действительно любит тебя, не сомневайся в этом. – Нэссун проглатывает тупую боль. – Но он нуждается в тебе. Ты делаешь его счастливым. Ты помогаешь ему оставаться человеком , иначе время давно превратило бы его в нечто другое.

Затем Сталь снова перемещается. Это движение нечеловеческое из-за его равномерности, осознает, наконец, Нэссун. Люди быстры на большие движения, но медленны на тонкую регулировку. А Сталь делает все одинаково размеренно. Следить за его движениями – все равно что видеть, как плавится статуя. Но тут он замирает с протянутыми руками, словно говорит: Взгляни на меня .