Н. Джемисин - Каменные небеса [litres]

Никто не достигает этого момента без пары фальстартов.

Когда Алебастр был юношей, он любил легко и небрежно. О, он даже тогда был гневлив, конечно же. Даже дети замечают, когда с ними обходятся несправедливо. Однако на время он решил смириться. Он встретил мужчину, ученого, во время миссии, на которую его отправил Эпицентр. Интерес Алебастра был похотлив – этот ученый был довольно красив и с очаровательной робостью отвечал на заигрывания Алебастра. Если бы ученый не был занят раскопками того, что оказалось хранилищем древних знаний, больше было бы не о чем рассказывать. Алебастр любил бы его и бросил бы, возможно, с сожалением, но скорее всего без.

Вместо этого ученый показал Алебастру свои находки. Алебастр рассказывал тебе, что в Предании Камня изначально было больше трех табличек. К тому же нынешняя Третья Табличка была переписана Санзе. Она была действительно написана заново ; ее переписывали несколько раз еще до того. Понимаешь ли, в изначальной табличке говорилось о Сил Анагисте и о том, как была потеряна Луна. Это знание по многим причинам вновь и вновь признавали неприемлемым в течение тысячелетий. Никому не хотелось признавать того факта, что мир стал таким, каков он есть, из-за надменного, самовлюбленного народа, пытавшегося взять на поводок эту ржавую планету. И никто не был готов признать, что решением всего этого было просто позволить орогенам спокойно жить и делать то, ради чего они были рождены.

Это знание просто сокрушило Алебастра. Он удрал. Это было слишком для него, знание обо всем том, что случилось прежде. Что он – отпрыск угнетаемого народа; что и его предки в свою очередь были таковыми же; что мир, который он знает, не может функционировать, не угнетая кого-либо . В то время он не видел конца этому кругу, не видел пути, как потребовать от общества невозможного. Потому он сломался и убежал.

Его Страж нашла его, конечно же, в трех квартентах от того места, где он должен был находиться. Он не понимал, куда ему идти. Вместо того чтобы сломать ему руку – с высококолечниками вроде Алебастра у них другая техника, – Страж Лешет повела его в таверну и купила ему выпивки. Он, надравшись, выплакался и признался ей, что больше не может воспринимать мир таким, какой он есть. Он пытался сдаться. Пытался принять ложь, но это было неправильно .

Лешет утешила его и отвезла назад, в Эпицентр, и Алебастру дали год на восстановление. Чтобы снова принять правила и отведенную ему роль. Я уверен, что в тот год он был удовлетворен; в это, во всяком случае, верит Сурьма, а она лучше всех знала его в то время. Он смирился, делал то, чего от него ожидали, зачал троих детей и даже вызвался быть наставником для младших высококолечников. Однако ему не довелось им побывать, поскольку Стражи уже решили, что Алебастр не должен увильнуть от наказания за бегство. Когда он встретил и полюбил десятиколечницу Гессонит… я уже говорил, что для высококолечников у них другие методы.

Я тоже однажды убегал. В каком-то смысле.

Это следующий день после нашего возвращения с настроечной миссии Келенли, и я иной. Я смотрю сквозь нематодное окно на сад в пурпурном освещении, и он уже не кажется мне красивым. Мерцание белых звездчаток говорит мне, что их сделал какой-то генджинер, встроил их в энергетическую сеть города так, чтобы они подпитывались магией. А как еще заставить их подмигивать? Я вижу изящное плетение лоз на окружающих зданиях и знаю, что где-то какой-то биомагест заносит в таблицу, сколько ламмотиров магии можно собрать с этой красоты. Жизнь в Сил Анагисте священна – священна, рентабельна и полезна .

Я думаю об этом, и настроение у меня премерзкое. Входит одна из младших проводников. Ее зовут проводник Стахнин, и обычно она мне нравится. Она еще молода, чтобы перенять привычки более опытных проводников. Но теперь я смотрю на нее глазами, которые мне открыла Келенли, и замечаю в ней нечто новое. Резкость черт, маленький рот. Да, это не так очевидно, как льдистые глаза проводника Галлата, но передо мной еще один силанагистанец, чьи предки явно не поняли всей цели геноцида.

– Как чувствуешь себя сегодня, Хоува? – спрашивает она, улыбаясь и глядя в свой планшет. – Готов к медицинской проверке?

– Я чувствую себя склонным к прогулке, – говорю я. – Выйдем в сад.

Стахнин замирает и, моргая, смотрит на меня.

– Хоува, ты же знаешь, что это невозможно.

Я заметил, что наша охрана почти не смотрит за нами. Сенсоры мониторят наши жизненные показатели, камеры следят за нашими перемещениями, микрофоны записывают наши звуки. Некоторые сенсоры отслеживают применение нами магии – и ничто из них, ни один не может замерить даже десятой доли того, что мы делаем. Я обиделся бы, если бы мне только что не показали, насколько для них важно то, чтобы мы были низшими. Низших существ ведь не следует мониторить, верно? Создания силанагистанской магестрии никак не могут иметь способностей, превосходящих ее.

Немыслимо! Нелепо! Не глупи.

Отлично, я оскорблен . И больше у меня нет терпения к вежливой снисходительности Стахнин.

Потому я нахожу линии магии, идущие к камерам, и спутываю их с линиями магии, идущими к их собственным инфокристаллам, и увязываю их. Теперь камеры будут показывать только то, что сняли в последние несколько часов, – по большей части это я, сижу у окна и размышляю. Я делаю то же самое с аудиооборудованием, убрав последний разговор между мной и Стахнин. Я делаю все это малейшим усилием воли, поскольку я был создан, чтобы влиять на машины размером с небоскреб, так что камеры – ерунда. Я использую больше магии, чтобы связаться с остальными и рассказать им какую-нибудь шутку.

Остальные, однако, сэссят то, что я делаю. Бинимва ловит мой настрой и тут же предупреждает остальных – поскольку я, как правило, послушный. Я до последнего времени верил в Геоарканию. Возмущается обычно Ремва. Но прямо сейчас Ремва холодно молчит, переваривая то, что мы узнали. Гэва тоже тиха – она в отчаянии, пытается понять, как потребовать невозможного. Душва утешают друг друга, обнимаясь, а Салева слишком много спит. Предупреждение Бинимвы воспринимает усталый, отчаявшийся, поглощенный собой слух, и оно проходит мимо.

Тем временем улыбка Стахнин начинает угасать, поскольку только сейчас она поняла, что я серьезно. Она меняет позу, упирая руки в боки.

– Хоува, это не смешно. Как понимаю, у тебя есть шанс погулять в другой раз…

Я нашел наиболее эффективный способ ее заткнуть.

– Проводник Галлат знает, что ты считаешь его привлекательным?

Стахнин замирает, округлив глаза. У нее карие глаза, но ей нравятся льдистые. Я видел, как она смотрит на Галлата, хотя прежде мне было все равно. Да и сейчас тоже. Но я представляю, что считать ньесса привлекательным – табу в Сил Анагисте, и ни Галлат, ни Стахнин не могут себе позволить быть обвиненными в таком извращении. Галлат вышвырнет Стахнин при первом упоминании – даже моем. Я переключаюсь на нее. Она чуть пятится, хмурясь от моей прямоты. Мы не отстаиваем себя, мы конструкты. Инструменты. Мое поведение аномально настолько, что она должна будет донести, но не это так обеспокоило ее.