Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

Зорин ушел, и в приемной повисла тишина, немного разбавленная торжественным выносом ненужного уже короба. Ляля уверенно командовала двумя работниками, эту громаду из кабинета выносившими, покрикивала на них:

– Левей! Правей! Заворачивай! Вниз несите. Да поосторожней там.

Видимо, за мужчин она младших служащих не держала, ибо обходилась без картавостей и хихиканий.

Я проводила процессию преувеличенно заинтересованным взглядом, отвела глаза и встретилась этими самыми глазами с начальством. За целую минуту молчания я успела отчаянно покраснеть, побелеть, покрыться испариной и по второму кругу залиться румянцем. Рыжие вообще забавно краснеют, кожа у нас тонкая, поэтому выглядим мы в момент душевного напряжения, как свекольный суп до того, как в него опустят сметану. Не очень, в общем, выглядим. А шеф все продолжал на меня смотреть – со спокойной полуулыбкой, неизвестно что выражавшей и оттого нервировавшей меня невероятно.

– Позвольте полюбопытствовать, – наконец протянул он, отчего у меня под ложечкой томно засосало. – Зачем вы носите очки? Зрение у вас прекрасное, стеклышки… вполне обычные у вас стеклышки, не удивлюсь, если оконные…

Я пожала плечами, попыталась углубиться в работу, даже ткнула наудачу в пару самописных клавиш, однако шеф ждал ответа.

– Для солидности. – пискнула я наконец.

Крестовский покачал головой:

– Солидность внешнего вида вас, Попович, не волнует. Вы умеете другими способами уважения добиться.

Я хмыкнула. Воспринимать его слова как похвалу или как очередной упрек?

– А ведь я вас недооценивал. Когда Эльдар живописал обстоятельства ареста Бесника, мне казалось, что он преувеличивает для создания комического эффекта. Кто учил вас стрелять?

– Маменька, – пролепетала я, испытывая неуместное раскаяние. – Мы с ней вдвоем жили… должны были уметь защититься.

– А маменьку кто?

– Ну, знамо дело, ее родитель, – отвечала я обстоятельно. – Маменька у меня из старинной фамилии, они оружейники уже века два, почитай. Вундермахер. Может, слыхали?

– Ваша маменька гнум? – Крестовский удивился. – А вы, значит, наполовину… Нет, это невозможно.

– Так она мне не родная, моя-то родами померла, а отец женился снова.

– На гнуме?

– На женщине гнумской расы! – Я очень не любила, когда к моей маменьке кто-то пытался неуважение проявить. – Это берендийскими законами не запрещено!

Семен Аристархович теперь смотрел на меня, как мальчишка на ярмарочную диковинку – с радостным предвкушением.

– Потом папенька… ну… помер, нам одним выживать пришлось. Маменька сказала, что замуж больше не пойдет, хотя сватались к ней всякие, мы же зажиточные довольно по орюпинским-то меркам, и подарила мне первый револьвер.

– Сколько вам было?

– Десять, как раз на именины был подарочек.

– Ну, боевым-то искусствам вас точно не мачеха учила.

– Вы спрашиваете или утверждаете?

– Я видел, как вы деретесь, – улыбнулся Крестовский. – Узнаваемый стиль.

– Циркач был один, Ямота-сан, басурманин яматайский. Тоже поначалу свататься хотел. Говорил, сад из камней на вашем дворе возведу, буду медитировать и смысл жизни познавать. Но матушка его быстро… кхм… перенаправила. Я уже вымахала тогда в росте, лет тринадцать мне было, но и хлипкая была, как кисель. Больше года сэнсэй со мной занимался, потом уехал на родину, у него там, оказывается, все это время жена была…

– Понятно. А почему вы сыску решили свою жизнь посвятить?

– Так у меня сызмальства получалось все находить, или там покражу какую раскрыть, или… А потом я как-то в газете вычитала об указе его величества про равные права для мужчин и женщин. А маменька сказала, что раз талантами господь наградил, их использовать на благо нужно, и дала денег на курсы, которые в Вольске открылись. Нас там хорошо обучали, курсистов то есть. У нас учитель был – Савва Кузьмич Миронов – титанического ума человечище. Он про все нам подробно обсказывал – и как слежку правильно вести, и как от «хвоста» отрываться, ежели «пасут», и как наряд нужный для дела подобрать, чтоб личность твою не распознали. Мы даже с ним на почти настоящее дело ходили, притон питейный разгонять. – Я говорила быстро и увлеченно. – Вот уж потешились! Правда, потом, перед самым выпуском, арестовывать нашего Миронова пришли. Оказалось, что никакой он не секунд-майор в отставке, а беглый.

Я погрустнела. Савву Кузьмича мне было жалко.

– Каторжанин? – переспросил Крестовский с недоверием.

– Да нет, просто беглый актер, он от кредиторов у нас скрывался. А натура у него была широкая, артистическая, вот и решил на курсах подработать, легенду себе сочинил, бумаги нарисовал, какие потребовалось. Когда все открылось, нас, курсистов, сам губернатор просил скандал из этого дела не раздувать. Мы посоветовались с парнями и решили, что никому рассказывать про сей конфуз не будем. Нам всем начать работу хотелось, а не сызнова курсы посещать. Нам на остаток времени поставили настоящего секунд-майора, человека от сыска далекого, зато въедливого очень. Он больше половины наших на выпускном экзамене зарубил, потому что законы спрашивал добуквенно, а мало кто успел их за это время так подробно изучить.

– Только вы?

– У меня память такая. Ежели на что-то внимательно посмотрю, действительно внимательно, то до последней закорючки потом смогу воспроизвести.

– Понятно. А вы полны сюрпризов, Попович. Ну хотя бы я раскрыл истоки вашей нелепой страсти к переодеваниям.

Я обиделась. Вот ведь супостат, я ему тут про жизнь свою душу выворачиваю, а он «нелепая страсть»! Сами вы, ваше высокородие, нелепая страсть. Моя… нелепая…

Я тряхнула головой, мысли пошли в совсем уж ненужном направлении.

Крестовский моего состояния не понял.

– Я тоже занимался джиу-джитсу, – сообщил он с тем самым мальчишеским предвкушением. – Через пару дней мы с вами, Попович, сможем устроить небольшое состязание.

– Чего? – охнула я.

– Ну я же вам уже говорил!

Когда? Когда он мне об этом говорил? Когда физическими расправами угрожал? Так он тогда тренировочный бой имел в виду, а не порку в людном месте мочеными розгами? А Гелечка-то себе уже напридумывала всякого, и даже не совсем приличного иногда.

– Не думаю, что вас впечатлят мои навыки.

– То же самое я могу сказать о своих, – широко улыбнулось начальство. – Что ж, думаю, в кабинете уже проветрилось, можно возвращаться к работе.

Крестовский пошел к себе, на пороге обернулся, еще раз внимательно меня оглядев. Видимо, прикидывал, какой подсечкой меня через несколько дней на ковер отправит.