Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

– Толковая, – ответил Крестовский искренне. – Умна, логично мыслит, учится на лету, сыскным талантом не обделена.

Брют поморщился:

– Да что там до ее талантов… Уродина?

– Да нет, вполне… – Семен чуточку запнулся, поняв, что слово «хорошенькая» из его уст может быть истолковано превратно, – обычной внешности.

– Роман с кем-то закрутила?

– Эльдар Давидович Мамаев, мой непосредственный подчиненный, будет просить ее руки в субботу на приеме у обер-полицмейстера.

– А вот это славно, – сказал Юлий Францевич и поднялся с места. – А то я, знаешь ли, грешным делом подумал, что новая барышня в приказе тебя примется окучивать. Суфражистка свободных взглядов, да еще и умна, против такого, думал я, старик, моему Семушке не устоять. А она, вишь, решила на нижестоящую должность разменяться. Молодец девчонка, хвалю.

Семен тоже поднялся с места, ибо сидеть в присутствии старшего, по возрасту либо по званию, было неприлично. Разговор его немало озадачил, его цели он не понимал.

– Рыжая еще, – продолжал канцлер, снимая с вешалки свою шляпу. – А ваша страсть к рыжим, Семен Аристархович, всем известна. Кстати, андалузка эта, которую я тебе до утра оплатил, тоже рыжая, говорят, и манер самых что ни на есть приличных. Я специально такую заказывал и велел приодеть ее поскромнее.

– Ваше высокопревосходительство, – остановил Крестовский уже выходящего за дверь канцлера. – Прошу извинить мое скудоумие, но не могли бы вы мне пояснить…

– А чего пояснять, Семушка. – Брют открыл дверь и вышел в коридор. – Планы у меня на твой счет большие, ты же мне, старику-бобылю, заместо сына, не хочу, чтоб ты на курсисточек разменивался. Так вот и стараюсь по-стариковски тебя развлечь да на путь истинный направить. Не благодари… А вот, кстати, и наш экзотический цветок.

По коридору к ним навстречу шла рыжая девица в премилой шляпке и бледно-зеленом платье, украшенном лентами. В первую очередь Семен подумал, что у здешних обитательниц странное представление о скромности нарядов, а во вторую похолодел, потому как по коридору «Сада наслаждений» несмело ступала Евангелина Романовна Попович, чиновник восьмого класса. Крестовский умел думать быстро. Прежде чем Геля успела открыть рот, он сдернул с нее очки и ухватил девушку за плечо.

– Я передумал, Юлий Францевич. Негоже от таких подарков отказываться.

Канцлер умильно хихикнул и махнул рукой.

Пока Брют шел по коридору, Семен не отпускал Гелиного плеча, а когда канцлер повернулся уже у самого выхода, чтоб полюбоваться на обращение с его подарком, наклонился к девушке:

– Не пищите, Попович, это надо для дела.

Он проговорил эти слова едва слышным шепотом, глядя в испуганные зеленые глаза, а потом с чувством ее поцеловал.

Геля не издала ни звука, слегка обмякнув, Семен, не желая оборачиваться и проверять, смотрит ли все еще на них Брют, затолкал ее в нумер, не прерывая поцелуя.

В четверг после обеда, неожиданно долгого и сытного, я усиленно боролась с дремой, служа на благо Отечества, и даже помыслить не могла, что уже через несколько часов окажусь в столичном… кхм… лупанарии с собственным начальством и в самой что ни на есть пикантной ситуации. Однако обо всем по порядку.

Я колотила по клавишам послушного теперь самописца, шеф тихонько сидел в кабинете. Ляля пробежала к нему с каким-то хозяйственным вопросом, чтоб сразу умчаться. Зорин все не возвращался, впрочем, как и Мамаев. Старания мои в овладении скорописью, как мне казалось, принесли некий результат – я уже могла почти не смотреть на клавиши, позволив рукам самостоятельно решать, подушечку какого пальца в каждом случае задействовать. Вечером меня ждало театральное представление, и я немного поразмышляла, какое из двух нарядных платьев мне надеть. Варианта было всего два: шелковое черное с довольно смелым вырезом, которое я сочла для сегодняшнего случая излишне нарядным, мысленно отложив его на субботу – меня, конечно, на прием к обер-полицмейстеру еще никто официально не пригласил, но, зная шефа, можно было предсказать, что повеление я получу минуты за полторы до приема, – и мятно-зеленое, которое матушка величала «барышня в поиске». Ко второму платью полагалась шляпка, моя любимая, между прочим, и я уже предвкушала, как выпущу локоны из-под отделочных кружев. Рыжим зеленое вообще-то к лицу, особенно если с оттенком глаз гармонирует. Мне даже стало немножко жалко эдакую красоту тратить на Мамаева.

– Я домой телефонировала, – сообщила входящая в приемную Ляля, – с аппарата, который у нас на первом этаже установлен. Велела мне платье для вечернего выхода подвезти.

– Перфектно! Значит, у меня переоденемся.

– А еще возьмем дядюшкину коляску. Она ему все равно без надобности, а мы с удобством до места доберемся.

Все складывалось наилучшим образом. События сегодняшнего дня, страшные, грустные, а иногда и просто противные, отодвинулись куда-то на периферию сознания, настроение сначала вошло в норму, а после и вовсе улучшилось. Через некоторое время я уже мурлыкала под нос модный в этом сезоне шлягер.

За полчаса до окончания присутственного времени шеф вышел из кабинета, вежливо с нами попрощался, велел на работе не засиживаться и удалился в неведомые дали. Ляля повеление восприняла буквально, заполошно вскочив со своего места:

– Поторопись, Гелечка. Сегодня мы будем не чиновницами приказными, а просто барышнями при приличном кавалере!

Ольга Петровна, кажется, радовалась предстоящему развлечению. Вот и славно, вот и хорошо, значит, не сердится она на меня более, и дружбе нашей девичьей ничто не грозит.

Коляска ждала нас у подъездной лестницы, багажная полка ее была занята кофром, шляпной коробкой двухаршинного обхвата и огроменным тюком некрашеной мешковины в оплетке конопляных шнуров. Да уж, подготовилась Ляля с размахом!

– Подумают, что мы труп в багаже перевозим, – несколько неудачно пошутила я.

– Да пусть что угодно думают, – отмахнулась девушка. – До досужих сплетен мне дела нет.

Кучер, пожилой уже кряжистый дядька с крючковатым носом и черными глазами, откинул подножку.

– Это Палюля, – кивнула мне Ляля, взбираясь в коляску. – Обычно он меня возит.

Кучер подал мне руку, помогая подняться.

– Вы неклюд? – спросила я, потому что во внешности петуховского слуги почудились мне знакомые черты.

– Был неклюд, да весь вышел, ваше бродь, – хрипло отозвался тот, до меня донесся удушливый, какой-то гнилостный запашок. – Устраивайтесь, домчу с ветерком.

Всю дорогу до своего дома я была рассеянна. Меня почему-то тревожил Лялин неклюд, да и коляска казалась знакомой, можно сказать, до боли. Я даже время от времени прикасалась к затылку, памятуя тот удар по голове.