Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

Бывшая горничная обитала неподалеку от гнумской слободки в чистеньком двухэтажном домике и барышней перестала быть два месяца назад, о чем сообщила с гордостью, продемонстрировав нам парадный брачный портрет на стене гостиной. Дом она держала богато, с господским размахом, чему я немало подивилась.

Шеф с Зориным накинулись на хозяйку с вопросами, а я, не находя себе применения в данной беседе, тихонько сидела в угловом креслице у накрытого вязаной скатертью круглого столика. На нем лежал пухлый фотографический альбом и несколько томиков стихов. Стихи читать не хотелось. Я листала альбом, прислушиваясь, впрочем, к разговору. О хозяевах бывшая горничная знала немало, но все не то, что нам требовалось. А альбом был обыкновенным, такими принято засидевшихся гостей развлекать. Младенческое фото, крестильное, парадное девичье. Потом был групповой портрет, среди людей, на нем изображенных, я узнала и нашу собеседницу, и господина обер-полицмейстера при мундире. На заграничный манер Петуховы жизнь ведут. Групповой портрет с прислугой. Что за блажь? Вот это вот, наверное, супруга, а это… Скатерть чуть съехала, альбом за ней, я перехватила, чтоб он не упал, и на пол спланировала карточка, то ли вклеенная с недостаточным тщанием, то ли просто некогда засунутая между страниц. Я подняла фото и вскрикнула. С него на меня смотрела Ольга Петровна Петухова, правда, непривычно моему глазу одетая, но вполне узнаваемая.

– Это кто?

Хозяйка улыбнулась.

– Это фру Шобс, Сашенькина бонна. Она тут молодая еще, видите, какая прическа? Я ради нее фото у фру Шобс и попросила, хотела такие же рогульки себе накрутить. А у фру портретов своих много, она и Сашеньке запрезентовала один с трогательной надписью.

Крестовский бросил взгляд на изображение и вздохнул:

– Я же с ней знаком, как же я мог ее в Ольге Петровне не опознать?

– А молодые люди вообще на стариков мало внимания обращают, особенно если те рангом пониже, – сказала я. – Зато теперь мы знаем, на что Ляля любовалась, прежде чем на службу в чародейский приказ отправляться.

– К сожалению, местоположение Мамаева нам эта информация не подскажет.

Я пожала плечами и положила фото на место, между листов альбома. Скатерть опять поехала. Да кто ж в здравом уме лакированную столешницу плетением накрывает? Теперь на полу оказался и альбом, и пухлые томики, и спланировавшая вниз скатерть. Помогать мне кинулся Ванечка, да так, что мы чуть лбами не столкнулись. Я ворчала, напирая на равноправие, а Зорин уже вернул на место скатерть и альбом. Я протянула ему книги. На обложке верхней был изображен сам поэт, задумчивый вдохновенный юноша.

– Чарльз Гордон, – прочла я золотистое тиснение буковок, – перевод с аглицкого.

Подняв глаза, я встретилась взглядом с Крестовским.

– Говори, – велел он, опять переходя на «ты». – Мне это выражение лица очень хорошо знакомо.

– Я знаю, где Мамаев, – ответила я просто.

Через пятьдесят шесть минут после той эпохальной фразы я уже уверенно поднималась по ступеням к «Саду наслаждений». Если начистоту, шествию моему триумфальному предшествовал (шествию предшествовал? Да-с, к учителю речи еще репетитора по берендийской словестности добавить придется) получасовой нелегкий разговор с начальством.

– Я запрещаю вам туда идти, Попович. Вы место вычислили, и довольно с вас, незачем лишний раз опасности подвергаться. – Непреклонный Крестовский был прекрасен, как никогда, даже серьги его чардейские горели этой самой прекрасной непреклонностью.

– Да я же просто поговорить с ней хочу! – Я прижимала к груди руки и говорила тоненько, чтоб хоть на жалости сыграть. – Ведь нам и мотивы выяснить надо, и события по порядку восстановить. Вы же сами, ваше высокородие, сказывали, арестантку у нас сразу тайный приказ заберет, а мы так ничего и не узнаем!

На самом деле было еще что-то, что влекло меня к нашему Пауку-убийце, какое-то неопределяемое желание в глаза ей посмотреть, в настоящие, не Лялины. Она же женщина, как и я. Такая же, но не такая. Мне казалось, что если я эту жирную точку в деле не поставлю, мучиться буду.

Шеф молчал, я перевела взгляд на Зорина.

– Мне же просто надо до нее дотронуться, Гелюшка, – сказал тот. – Оковы магические наброшу, и все. Сейчас, подкрепления дождемся…

– Так после набросишь, – не отступала я. – А вдруг она Мамаевым от тебя прикрываться станет? А я как раз все разведать успею!

Иван Иванович покачал головой.

Повисло молчание, я набрала в грудь воздуху, чтоб продолжить увещевания по третьему, кажется, кругу, но тут шеф сказал:

– Хорошо. Вы нам это дело, Попович, практически на блюдечке поднесли, так что заслужили нечто вроде ответной любезности. Идемте.

И мы пошли.

Многочисленные охранники «Сада наслаждений», в это мое посещение дежурившие чуть не за каждым углом, были нейтрализованы и засунуты по тем же углам. Вот тут я увидела, что такое слаженная работа приказных чардеев. Зорин вообще меня приятно удивил. Внешне-то Ванечка – увалень увальнем, но я еще никогда не видела, чтоб кто-то с эдакой быстротой сонные и обеззвучивающие заклинания накладывал. По чести, я вообще на такую потеху первый раз в жизни любовалась, но Ваня все равно – орел! Крестовский, предпочитавший методы убеждения и применения силы, от напарника не отставал.

– Подмога прибудет через двадцать минут, – говорил шеф, уходя от прямого в челюсть, перехватывая противника за запястье с последующей фиксацией. – Вы ее пока займите чем-нибудь, чтоб от Эльдара отвлечь.

– Предложу крестиком вышивать, – кивнула я серьезно. – Или загадки отгадывать.

В драке я участия не принимала, шеф не велел.

– И без самодеятельности, Попович.

– Слушаюсь.

– Иван, принимай, – очередной охранник мягко осел на пол. – Самое главное – разделить ее с Эльдаром.

– Угу.

– Я не знаю, что она может против вас использовать, какие заклинания, поэтому не рискуйте. И не сопротивляйтесь, и…

Я постучала в знакомую пурпурную дверь. Четыре раза с разными интервалами – один-шесть-четыре. Условный стук подсказал мне Крестовский, чем опять вызвал подозрения в том, что он в этом «саду» завсегдатай.

Чардеев будто сдуло сильным ветром и прижало к стенам неподалеку.

– Кого опять принесло? – Открывшая дверь андалузская прелестница перекинула за спину толстую рыжую косу.

Я осторожненько потеснила ее плечом и вошла в комнату. Перфектно! В простенке прикрытых вырвиглазными шторами окон висел поясной фотографический портрет Чарльза Гордона, аглицкого пиита, и смотрел на меня с грустным сожалением: все тлен, но и это пройдет. Отсюда Ольга Петровна со мной беседовала, потому и превратилась в первого, на кого взгляд упал.