Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Шранк?

Она шикает в тревоге. Старый волшебник встревоженно взирает из-под кустистых бровей.

– Там… – шепчет она, указывая на щель между полными костей саркофагами.

Волшебник вглядывается в грозящий опасностью мрак. Ловким движением пальцев посылает суриллическую точку поглубже в недра подземного покоя. От пляски теней у Мимары кружится голова.

Оба они замечают эту фигуру, сердца их покоряются одному и тому же ужасу. Они видят: блеснули глаза, на лице отразилось легкое удивление.

Это не шранк.

Мальчик… мальчик, из-за обритой наголо головы похожий на Ниль’гиккаса.

– Хиера? – спрашивает он, абсолютно не смущаясь неожиданной встречей. – Слаус та хейра́ас?

Слова терзают слух старого колдуна, насколько давно приходилось ему слышать этот язык вне собственных Снов.

– Где? – спросил мальчик. – Где твой фонарь?

Ахкеймион даже узнал эту особую интонацию – пришедшую из прошлого, отделенного от настоящего двадцатью годами, а не двумя тысячами лет. Ребенок говорил по-куниюрски… Но не в древней манере, а так, как говорил когда-то Анасуримбор Келлхус.

Этот ребенок – дунианин.

Ахкеймион сглотнул.

– И-иди сюда, – позвал он, пытаясь преодолеть разящий ужас и смятение, сжавшие его горло. – Мы тебе ничем не угрожаем.

Ребенок распрямился, оставив бесполезную позу, вышел из-за саркофага, прикрывавшего его от глаз незваных гостей. На нем была шерстяная мужская рубаха из серой ткани, подогнанная по фигуре и перепоясанная. Стройный паренек, судя по всему, высокий не по годам. Он с интересом воззрился на суриллическую точку над головой, протянул к ней ладони, словно проверяя, не станет ли свет осыпаться капельками. На правой руке у него не хватало трех пальцев, большой и указательный выглядели как крабья клешня.

Он повернулся, оценивая пришельцев.

– Вы говорите на нашем языке, – кротко сказал ребенок.

Ахкеймион смотрел на него не моргая.

– Нет, дитя. Это ты говоришь на моем языке.

Сесть. Вот что нужно старикам, когда мир докучает им. Оставить в стороне всякую суету, воспринимать его по частям и частицам, а не стараться ухватить целиком. Сесть. И отдышаться, пока думаешь.

Мимара нашла для него жуткий ответ. За несколько ударов сердца она подтвердила страхи всей его жизни. Однако взамен он мог предложить лишь бездумное непонимание. Запинающуюся нерешительность, подчиняющуюся ужасу и смятению.

Этот мальчик воплощал в себе другой род подтверждения – и загадки.

Итак, пока Мимара оставалась прикованной к тому месту, где стояла, Ахкеймион сел на каменный блок, так что лицо его оказалось на ладонь ниже лица ребенка.

– Ты – дунианин?

Мальчик испытующе посмотрел на старика.

– Да.

– И сколько же вас здесь?

– Только я и еще один. Выживший.

– И где же он сейчас находится?

– Где-нибудь в нижних чертогах.

Пол под сапогами старого волшебника уже дрожал и звенел.

– Расскажи мне о том, что здесь произошло, – попросил Ахкеймион, хотя и знал, что и как тут случилось, хотя и мог восстановить в уме всю последовательность событий. Однако сейчас он как ничто другое ощущал собственную старость, он был в ужасе, a расспросы возвращали отвагу – или хотя бы ее подобие.

– Пришли Визжащие, – ответил мальчик кротко и невозмутимо. – Я был тогда слишком мал, чтобы помнить… многое…

– Тогда откуда ты знаешь?

– Выживший рассказал мне.

Старый колдун прикусил губу.

– И что же он тебе рассказал?

В глазах смелых детей всегда теплится задорный огонек, признак самоуверенности, ибо у них нет слабостей, присущих более озабоченным взрослым. Мальчик с ладонью-клешней, однако, был чужд всякой выспренности.

– Они шли и шли, пока не заполнили собой всю долину. Визжащие полезли на наши стены, и началось великое побоище. Груды трупов поднимались до парапетов. Мы отбросили их!

Мимара наблюдала за происходящим, как бы и не внимая, но, судя по проницательному взгляду, все осознавая. Все горестные повести одинаковы.

– А потом пришли Поющие, – продолжал ребенок, – они шагали по воздуху и пели голосами, превращавшими их рты в фонари. Они обрушили стены и бастионы, и уцелевшие братья отступили в Тысячу Тысяч Залов… Они не могли сражаться с Поющими.

«Визжащими», очевидно, он называл шранков. «Поющие» же, понял Ахкеймион, – это, должно быть, нелюди квуйя, эрратики, служащие Консульту ради убийств и воспоминаний. Он видел, что битва разворачивалась именно так, как рассказывал мальчик: безумные квуйя, вопя светом и яростью, шагали над верхушками сосен, а бесконечное множество шранков кишело внизу. Кошмарно, странно, трагично, что подобная война так и осталась неведомой людям. Казалось невозможным, чтобы столь немыслимое количество душ могло расстаться с жизнью, а никто даже не узнал об этом.

Не располагая волшебством или хорами, дуниане при всех своих сверхъестественных способностях были беспомощны перед эрратиками. И потому они укрылись в лабиринте, постройка которого продолжалась сотню поколений, лабиринте, названном чертогом Тысячи Тысяч Залов. Квуйя, по словам мальчика, преследовали их, пробивались сквозь баррикады, затопляя коридоры убийственным светом. Но братья лишь отступали и отступали, погружаясь все глубже в сложную сеть лабиринта.

– При всем их могуществе, – продолжал мальчик свое повествование тягучим и монотонным голосом, – Поющих можно было легко одурачить. Они сбивались с пути и бродили, воя, по коридорам. Некоторые погибали от жажды. Другие сходили с ума и рушили потолок себе на головы в отчаянной попытке вырваться на свободу…

Ахкеймион, казалось, ощущал их, эти древние жизни, заканчивающиеся в слепоте и удушье…

Взрывы в глубинах земли.

С безупречной дикцией мальчик объяснял, как захватчики собирали легионы и легионы шранков, безумных, визжащих, и вливали их в лабиринт – так, как крестьяне топят водой кротов в их норах.

– Мы заманивали их вниз, – продолжал он тоном, полностью лишенным страстей и колебаний, подобающих юности. – Оставляли умирать от голода и жажды. Мы убивали их, убивали, но этого всегда оказывалось мало. Всегда откуда-то появлялись новые. Вопящие. Оскаленные…

– Мы сражались с ними год за годом.

Консульт превратил Тысячу Тысяч Залов в бочку, залитую визгом и воплями, добавляя новых и новых шранков, пока лабиринт не сдался смерти. Мальчик и в самом деле помнил последние этапы подземной осады: коридоры, наполненные безумием и умирающими шранками, где оставалось только ступать и разить; шахты и лестницы, забитые трупами; вылазки и отступления; враги, накатывавшие волна за волной, свирепые и безжалостные, приходящие в таком числе, что брат за братом ослабевали и сдавались судьбе.