Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

– Так мы погибли – один за другим.

Старый волшебник кивнул – с сочувствием, в котором, как он знал, мальчик не нуждался.

– Все, кроме тебя и Выжившего.

– Выживший унес меня глубоко внутрь, – сказал мальчик. – А потом вывел оттуда. Логос всегда сиял в нем ярче, чем во всех остальных. Никто из братии не подступал так близко к Абсолюту, как он.

Все это время Мимара стояла, не сходя с места, с бесстрастным лицом попеременно изучая мальчика и вглядываясь в окружающую тьму.

– Акка… – наконец прошептала она.

– И как же зовут его? – спросил Ахкеймион, не обращая на нее внимания. Последняя подробность о Выжившем почему-то встревожила его.

– Анасуримбор, – ответил мальчик. – Анасуримбор Корингхус.

Имя это немедленно захватило все внимание Мимары с той же властностью, что и сердце старого волшебника.

– Акка! – уже выкрикнула она.

– В чем дело? – вяло поинтересовался он, не имея сил осознать все следствия изменившейся ситуации. Ишуаль разрушена. Дуниане – зло. A теперь еще… еще один Анасуримбор?

– Он отвлекает твое внимание! – воскликнула она вдруг севшим голосом.

– Что? – переспросил он, вскакивая на ноги. – Что ты говоришь?

Глаза ее округлились от страха, она указала в черноту, скрывавшую глубины пещеры:

– За нами следят!

Старый колдун прищурился, но ничего не увидел.

– Да, – отозвался из-под его локтя мальчик, никак не способный понять шейский язык, на котором говорила Мимара. И как он позволил этому ребенку оказаться рядом с ним?

Достаточно близко для того, чтобы нанести удар…

– Выживший пришел.

Иссякает надежда.

Вчера Ахкеймион был всего лишь сыном, съежившимся в тени гневного отца. Вчера он был ребенком, рыдавшим на руках встревоженной матери, заглядывая в ее глаза и видя в них любовь – и беспомощность. Обреченным быть слабым дитятей – проклятым стремлением к невозможному, к глубинам мудрости и красоты. Обреченным постоянно напоминать собственному отцу о том, что он презирал в себе самом. Обреченным вечно оказываться объектом отеческой укоризны.

Вчера он был адептом, молящим и лукавым, пробуждающимся для того, чтобы обнаружить себя раздавленным, а собственные глаза – залепленными двухтысячелетним горем. Вчера он был мужем шлюхи, любящим ее вопреки обстоятельствам и фанатическому ужасу… слабаком, осужденным проклятьем на то, чтобы разделять убеждения, настолько непонятные другим, что они не станут даже задумываться над ними… посмешищем, рогоносцем, известным своим коварством среди собственной братии.

Вчера он был волшебником, отмеряющим свои дни обидами и размышлениями, корябающим вздорные послания, которых не станут читать даже глупцы. Вчера он был безумным отшельником, пророком в пустыне, не имеющим решимости поступать согласно собственным безумным утверждениям. Ибо вопрос – все равно что ненависть… А любовь – все равно что утрата… и крик, призывающий к отмщению.

Вчера он обрел Ишуаль.

Тень пришельца приближалась к ним, с каждым шагом обретая все бо́льшую материальность и являя подробности.

Никогда еще он не ощущал себя столь сокрушенным… таким старым.

Слишком…

Мальчишка с рукой-клешней оставался на грозящем смертью расстоянии подле него.

Слишком…

Дыхание металось в грудной клетке, билось в стенки легких, молило о спасении.

Свет как бы выхватывал приближающуюся фигуру, извлекал ее жуткие очертания из мрака, лежащего на Тысяче Тысяч Залов. И очертания эти оказались не такими, какими им следовало быть при гладкой коже и мышцах. Свет спотыкался на сплетении жил, огибал яму на месте отсутствующей щеки, поблескивал на выглядывавших наружу деснах и обломках зубов. Тени очерчивали бесчисленные контуры крючков и загогулин, путаные каракули ребенка, у которого времени больше, чем чистого папируса.

След, оставленный тысячью смертных схваток оказавшегося на краю гибели дунианина, прошедшего неведомыми путями выживания и победы, сквозь тучу рубящих мечей, забывая о собственной плоти, обращая внимание только на самые серьезные раны, чтобы убивать, убивать и победить… выстоять.

Но они зло… так сказало Око.

Выживший являл собой живой абсурд. Однако Ахкеймион умел видеть под сеткой ужасных шрамов происхождение, кости и кровь древних королей.

– Ты знаешь моего отца, – проговорил дунианин, голосом столь же сильным и мелодичным, как сама истина. – Его имя – Анасуримбор Келлхус.

Друз Ахкеймион отступил, ноги сделали этот шаг сами собой. Он споткнулся и в буквальном смысле рухнул на собственную задницу.

– Скажи мне… – молвил абсурд.

Вчера старый волшебник стремился спасти мир от погибели.

– Сумел ли он постичь Абсолют?

– Не-е-ет!.. – взвыл падираджа.

Маловеби застыл, вглядываясь в тесное сумрачное нутро большого шатра, сделав лишь три шага внутрь, как того требовал протокол. Фанайал стоял возле собственного ложа, взирая на предсмертные судороги своего кишаурим, Меппы – или Камнедробителя, ибо таким именем называли его люди. Падираджа, всегда казавшийся стройным и моложавым, перешагнув за полсотни лет, несколько разжирел. Псатма Наннафери устроилась неподалеку на обитом парчой диванчике, ее темные глаза поблескивали ртутью на самом краю полумрака. Взгляд ее не разлучался со скорбящим падираджей, отвернувшимся от нее, – похоже, что преднамеренно. Она смотрела и смотрела, сохраняя на лице выражение неподдельного ожидания и наполненного лукавством пренебрежения, с каким ждут продолжения прекрасно известного сказания о самом презренном из негодяев. Выражение это помогало ей выглядеть молодой, какой она и должна была казаться.

Блестящие края и поверхности проступали сквозь всеохватывающие тени, напоминая о доле добычи, награбленной падираджей в Иотии. Обожженная в огне посуда. Груды одеяний. Крытая парчой мебель. Начинавшееся от ног адепта школы Мбимайю пространство казалось будто бы замощенным этими частями целых предметов, сором, вмурованным в ткань Творения…