Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Падираджа наконец повернулся, лицо его исказилось.

– Огнем все только кончится, ведьма! Сначала я брошу тебя, подстилку, своим воинам, чтобы они поизгалялись над тобой, втоптали тебя в грязь! А уже потом прикажу подвесить тебя повыше над терновым костром, посмотрю, как ты будешь дергаться и визжать! И только в самом конце ты вспыхнешь пламенем, отгоняя все злое и нечистое!

Старушечий хохоток смолк.

– Да! – скрипнула она. – Дай… мне… все… их… семя! Всю их ярость, направленную на безжалостное чрево Матери! Пусть весь твой народ елозит по мне! И хрипит, как ощерившиеся псы! Пусть все они познают меня так, как знал меня ты!

Падираджа рванулся к ней, но словно повис на кистях, будто бы привязанных незримыми нитями к противоположным стенам шатра. Он мотал головой, стеная и плача. Наконец взгляд его круглых, ищущих глаз остановился на Маловеби, укрывшемся в густых тенях. Какое-то мгновение казалось, что падираджа молит его – но молит о чем-то слишком великом, слишком невозможном для смертного.

Взгляд покорился забвению. Фанайал рухнул на колени перед злобной соблазнительницей.

Псатма Наннафери застонала от удивления. Ногти ее растворявшегося в темноте взгляда царапнули по облику адепта Мбимайю – на долю мгновения, но и этой доли ему хватило, чтобы заметить филигрань темно-красных вен, утробных пелен, которыми она впилась как корнями в окружавшую их реальность.

Спасайся! Беги, старый идиот!

Однако он уже понимал, что бежать слишком поздно.

– Раздели меня между своими людьми! – крикнула она. – Сожги ме-е-еня-я! Ну же! – Звук, подобный собачьему вою, продирая кожу зеумца, пробирался под его грязные одеяния. – Приказывай же! И смотри, как умирает твой драгоценный змееглав!

Льдом пронзило сердцевину его костей. Маловеби понял истинную причину ее адского веселья – и истинную суть того, что сопутствовало ему. Жуткая Матерь неотлучно присутствовала среди них. И в тот злополучный день, в Иотии, это они были преданы Псатме Наннафери, а не наоборот.

Время бежать давно ускользнуло в прошлое.

– О чем ты говоришь? – широко расставив колени на ковре, выдохнул Фанайал, на лице которого не осталось даже намека на достоинство.

– О том, о чем знает этот черный нечестивец! – Она фыркнула, указывая подбородком в сторону Маловеби.

Будь ты проклят, Ликаро!

– Говори, отвечай мне! – вскричал падираджа голосом еще более жалким из-за стараний казаться властным.

Черная, недобрая ухмылка.

– Д-а-а-а. Всеми своими амбициями, всей жалкой империей твоего самомнения ты обязан мне, сын Каскамандри. То, что ты отбираешь у меня, ты отбираешь у себя. То, что ты даришь мне, ты даришь себе… – Взгляд ее вонзался в темную пустоту над его головой. – И твоей Матери… – прошипела она тихим голосом, превратившимся в хрип.

– Но ты можешь спасти его?

Полный соблазна смешок – как у юной девушки, обнаружившей слабость своего любовника.

– Ну конечно, – проговорила она, наклонившись вперед, чтобы погладить его по опухшей щеке. – Ведь мое Божество существует…

Маловеби бежал в ту ночь из шатра, в конечном итоге.

На его глазах она велела Фанайалу засунуть два пальца между ее ног. Дыхание покинуло Маловеби. Само сердце замерло, покорившись восторженной силе, отозвавшейся в ней… Он видел, как падираджа извлек свои пальцы, как уставился на обагрившие их сгустки крови. Псатма Наннафери свернулась, как избалованная кошка, на своей кушетке, глаза ее наполнились дремотой.

– Вложи их в его раны… – проговорила она, томно вздохнув. Глаза ее уже закрывались.

– Дай.

Фанайал стоял, как стоит человек, лишившийся опоры на вершине горы… ненадежный, потрясенный; наконец он повернулся к последнему кишаурим.

И Маловеби бежал… бежал, забрызгав свои одежды ниже пояса. Он мчался по стану, прячась в тенях, стыдясь всего, что могло попасться ему на пути. Оказавшись в укромном сумраке собственного шатра, он сбросил свои причудливые облачения и остался стоять, обнаженный, окруженный облаком собственной вони. А потом даже не заметил, как лег и заснул.

Проснувшись, он обнаружил, что его указательный и средний пальцы окрашены в яркий вишневый цвет.

Дураком он не был. Он немногое знал про Жуткую Матерь Рождения, но прекрасно понимал, какие опасности ждут впереди. Он был из тех, кого в его народе звали «вайро», взятые Богами. Согласно Кубюру, древнейшему преданию его народа, бедствия, что окружали вайро, были лишь следствием прихотей Сотни. Однако Мбимайю располагали более тонким и страшным объяснением. Если люди обречены вечно трудиться, вечно копить результаты собственного труда в надежде на молитвы потомков, Боги находятся за гранью самой возможности индивидуального поступка. Сущность их плоти образовывало ничто иное, как прохождение самих событий. Они правили миром, даруя награды, но в куда большей степени подгоняя его катастрофами – войнами, голодом, землетрясениями, потопами.

Вайро были их руками, священными и ужасными одновременно.

Вот почему тех, в ком узнавали вайро, часто изгоняли в глушь. Когда ему было всего девять лет, Маловеби наткнулся в лесу возле дедова поместья на труп женщины, прижавшейся к стволу высокого кипариса. Останки ее высохли – в том году свирепствовала жара, – однако связки трупа не распались, что вкупе с одеждой придавало усопшей жуткий облик. Ее окружала трава, ростки пробивались и сквозь высохшую плоть. Дед тогда велел не касаться ее, указал ему на труп и молвил:

– Смотри: ни один зверь не тронул ее. – И поделился мудрым знанием: – Она вайро.

A теперь он и сам сделался вайро, проклятым.

И если он и вернулся без приглашения в шатер падираджи, то потому лишь, что, по сути дела, никогда и не оставлял его…

Шли дни. Меппа поправлялся. Фанайал без вреда для себя – в той же мере, как и он сам, – пережил ту жуткую ночь. Маловеби скрывался в своей палатке, разыскивая в недрах души какое-то решение, проклиная Блудницу-судьбу и Ликаро, – причем последнего много больше, чем первую. Позы Ликаро, раболепство Ликаро и более всего его обман, навлекшие на Маловеби это несчастье!

Однако подобные раны нельзя ковырять слишком долго, наступала пора искать повязку. Будучи почитателем Мемговы, он прекрасно знал, что отыскать исцеление можно, только владея тем, чего у него как раз не было, а именно знанием. И так как шлюха им обладала, источником этого знания являлась она – Псатма Наннафери. Только она одна могла объяснить ему, что случилось. Только она могла сказать ему, что он должен дать.

Проникнуть в шатер Фанайала было просто: теперь его никто не охранял.

И она таилась в его недрах, словно какая-то священная паучиха.

Маловеби всегда был самым отважным среди своих братьев, он первым нырял в холодные и неведомые воды. Он понимал, что ныне может умереть, потеряв разум, как та вайро, которую он нашел мальчишкой, или же умереть, даже не понимая, что именно уловило его и, что более важно, есть ли пути к спасению. И посему, подобно ныряльщику набрав воздуха в грудь, он выбрался из шатра и направился в сторону штандарта падираджи – двух скрещенных ятаганов на черном фоне, – недвижно повисшего над павильонами. «Умру, узнавши», – буркнул он себе под нос, словно не ощущая еще полной уверенности. Сразу же ему пришлось ненадолго остановиться и пропустить бурный поток, образованный примерно полусотней пропыленных всадников. Момемн прятался за холмом, хотя осадные работы и недоделанные штурмовые башни, выстроившиеся на высотах, свидетельствовали о присутствии грозной имперской столицы. Маловеби не переставал дивиться, как далеко занесло его это посольство – к самим Андиаминским Высотам! Безумием казалось даже помыслить о том, что имперская блудница ночует сейчас в считаных лигах от него.