Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Ойнарал шагал, погрузившись в раздумья, однако при всем своем боевом снаряжении он казался тем педантичным книжником, каким обрекли его быть собственные собратья. Сорвил осознал, насколько может доверять сыну Ойрунаса. Наши манеры всегда провозвещают нас. Всегда наше поведение выдает нашу душу. Последний Сын не управлял и не мошенничал, он предлагал трагические альтернативы, им самим связанные воедино. С различной степенью неведения.

Ощущения Сорвила утратили остроту, позволяющую ощутить надежду. Ойнарал не изучал древних – он был одним из них. Вопросы Сорвила громоздились друг на друга и требовали бессчетных ответов.

Да, подумал юноша, именно ответами нелюди всегда наделяли людей, будучи их наставниками…

Отцами.

– Эмилидис не признавал собственные удивительные работы, – наконец проговорил нелюдь, – но ни одной из них он не сторонился так сильно, как Амиоласа. Он приложил усилия, чтобы никто не забывал природу шлема.

– Но почему? – вскричал Сорвил. – Почему я должен предпочитать ваш миф живому свидетельству Ятвер? Почему должен я усомниться во Всемогущей Богине, которая ежедневно приглядывает за мной, возвышает меня, укрывает от зла? Ты слышал мое признание: ее плевок затуманил его взгляд, позволил мне посеять ложь там, где беспомощными стоят другие! И все же ты утверждаешь, что он, убийца моего отца, прозревает то, чего не видит Богиня?

Ойнарал не отрывал от него недовольного взгляда.

– А если я скажу тебе, – начал он, – что у твоей матери некогда был любовник и он-то и есть твой подлинный отец?

– Невозможно! – закашлялся в недоверии Сорвил. – Немыслимо!

– Именно, – проговорил Ойнарал с уверенностью прозрения. – Сама возможность этого немыслима.

– Я прошу у тебя объяснений, a ты порочишь мой род?

– Я говорю это потому, что Не-Бог настолько же невозможен для твоей Богини, твоей Матери Рождения. Не-Бог представляет собой явление, которое она не способна помыслить, которое не может познать, не может различить, вне зависимости от того, как бурно он переделывает мир. Существовать во все времена – значит забыть про эсхатон, предел этих времен, и Мог-Фарау как раз и является этим пределом. Эсхатоном.

Он посмотрел на хмурого молодого короля, а потом указал на одно из сменявших друг друга на стенах панно, на котором ишрой повергал башрага и шранка перед Рогами Голготтерата – но где это происходило, при Пир-Пахаль или при Пир-Мингинниаль?

– Не-Бог находится не внутри и не вовне, – продолжил Ойнарал. – Боги, которых воплощают твои идолы, не смогли предвидеть его явление две тысячи лет назад. Когда Оно шествовало по миру, они видели лишь разрушения, лишь его тень – разрушения, в которых они винили другие обстоятельства! Человеческие жрецы надрывали глотки, но безуспешно. Толпы вопили и набивались в храмы, но их Боги – твои Боги! – слышали только безумие и насмешку.

Сорвил внимал всем своим безликим лицом. Лишь Амиолас, только что представлявший собой нестерпимое бремя, удерживал его теперь на ногах.

– О чем ты говоришь? Что Ятвер обманута?

– Не только. Я говорю, что по природе своей Она не может не обмануться.

– Немыслимо!

Ойнарал только пожал плечами:

– Неизбежность всегда производит подобное впечатление на невежественных.

Сорвил пошатнулся, подавляя порыв, побуждавший его излить свое потрясение криком. Как? Как можно проснуться однажды утром и обнаружить перед собой подобные извращения? Пророков, пророками не являющихся, но тем не менее оказывающихся спасителями? И Богов, правящих столь же слепо, как короли?

Повсюду! Всякий раз, когда он обретал зернышко решимости, всякий раз, когда ему казалось, что он заметил истину в течениях его, мир немедленно отрицал это. Как? Каким образом ему удалось сделаться подобным магнитом, притягивающим к себе безумие и противоречия?

– На твоей голове находится Амиолас, сын Харвила. Знание обитает в тебе самом, с той же уверенностью, как и страдание. Нечестивый Консульт хочет погубить мир.

Ему не надо было задумываться, чтобы понять: хитрый нелюдь говорил правду. Воспоминания действительно находились в его голове, со всей своей силой и следствиями, неизбывным горем и ненавистью, но, подобно колесам сломанной мельницы, они оставались инертными, неподвижными, чем-то таким, к чему можно только прикоснуться пальцем, но не взять.

– И ты несешь в себе благо, так же как и мы.

И он просто понял… понял, что Ойнарал Последний Сын говорил правду. Инку-Холойнас явился, чтобы истребить все души, и Боги не видели этого.

Жуткая Матерь была слепа.

Они спустились в Ритуальный Чертог, один из наиболее древних в Иштеребинте. Сорвил заметил еще одно панно, изображавшее Мин-Уройкас – Голготтерат, – на сей раз вырезанное из камня, словно обточенного бурными водами. Гора окружала их всей своей навсегда застывшей каменной мощью. Думы Сорвила подскакивали и порхали, словно бабочки, абсурдные своей легковесностью в придавленном столь тяжкими сводами подземелье.

Иштеребинт.

– Они намереваются нас уничтожить, – проговорил молодой человек.

– Да, – ответил Ойнарал Последний Сын голосом, привыкшим к слишком многим страстям.

– Но почему? Зачем кому бы то ни было затевать войну, имеющую столь безумный итог?

Они пересекли еще один пышно украшенный перекресток. Близкие звуки рыданий отразились от стен.

– Ради собственного спасения, – ответил нелюдь. – Совершенным ими грехам нет искупления.

Не знающая пощады ярость пробежала волной по членам Сорвила – потребность душить, бить! И тут же рассеялась за неимением цели, из побуждения превратившись всего лишь в желание.

– Они хотят… – проговорил он ровным голосом, дабы успокоиться и прийти в себя. – Они хотят таким способом избавить себя от осуждения и проклятия?

– Ты знаешь и это, – сказал Ойнарал. – Однако сдерживаешь себя из-за единственного следствия…

– Следствия? Какого следствия?

Ситуация была настолько немыслима, что ему хотелось кричать.

– Ибо это означает, что Анасуримбор почти наверняка твой спаситель.

Вот оно. Амиолас мог и не лишать его дыхания.

Матерь Рождения обрекла его убить живого пророка, подлинного спасителя.

Образ отца часто являлся ей во время слепых бдений, взглядов и эпизодов. Она приветствовала эти видения и, чтобы не слышать безумных воплей своего брата, заново переживала собственное прошлое, как и прошлое Сесватхи. A иногда, когда тяготы плена несколько ослабевали, она обнаруживала, что слышит несуществовавшие разговоры. Отец приходил к ней с водой и хлебом. Он обтирал кожу, которой она не чувствовала, спрашивал, каково ей в заточении, в столь безжалостном и темном месте.