Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

– ДАРЫ ОБМАНЫВАЮТ!

Воинство воинств взорвалось криками.

– Ты считаешь, что я ищу смерти? – крикнул Пройас Саубону.

– Думаю, что ты ищешь причину, позволившую бы тебе умереть.

Эти слова буквально завели короля Конрии.

– С чего бы вдруг?

– Потому что ты слаб.

– Слаб, говоришь? A ты, значит, силен?

– Ты прав. Я сильнее тебя.

Они уже стояли лицом к лицу, и поза эта привлекла внимание собратьев из числа королей-верующих.

– И почему ты так решил?

– Потому что мне никогда не было нужно верить в него, чтобы служить ему. – Галеот надменно фыркнул, обнаруживая тем самым недостаток манер, делавший его варваром в высшем обществе. – И потому что все это время я бросал вместе с ним счетные палочки.

Слова эти лишили Пройаса желания сопротивляться и последних остатков воли. Он отвернулся от высокого норсирайца. Молча он переводил отстраненный взгляд от точки к точке в толпе, от лица к возбужденному лицу, злобному ли, страдающему ли – все они скалились, как принято у Спасенных. Сияющий лик их пророка отражался синевой на бородах и мокрых щеках. Многие плакали, другие разглагольствовали, выкрикивали обеты, но на лбах их отпечатывалась обыкновенная ненависть, ставшая платой за преданность.

– Ты соединяешься с Богом, только когда страдаешь! – вопиял голос над их головами.

Пройас замечал бесчисленные голубые искорки – отражения Анасуримбора Келлхуса – в глазах людей Ордалии, стоявших рядом друг с другом, от шеренги к шеренге, от полка к полку – одинаковые яркие голубые точки…

Поблекшие, как только померкли перед ними ложные отражения.

– КОГДА! ТЫ! ЖЕРТВУЕШЬ!

Грохочущие валы льстивых голосов.

– Ты никогда не поймешь! – крикнул ему в ухо Саубон.

– Чего не пойму?

Как часто разногласия, возникшие между мужами, обращаются против более усталого и нуждающегося из них!

– Почему он сделал меня равным тебе?

Искренности в этих словах оказалось достаточно, чтобы захватить все его внимание.

Полным пренебрежения движением руки Саубон указал на разыгрывавшийся вокруг них безумный спектакль и одновременно отмахнулся от него.

– Все это время ты полагал, что он ведет войну ради того, чтобы в мире воцарилась праведность! И только теперь ты понял, насколько ошибался. – Норсираец сплюнул, увлажнив древесину между сапогами Пройаса. – Благочестие? Рвение? Ба! Это же просто инструменты, которыми он работает!

Недоверие, слишком болезненное для того, чтобы его можно было скрыть.

– Инструменты для че…

Пройас осекся, в наступившей вдруг тишине собственный голос показался ему слишком громким и гневным. Он посмотрел вверх, глаза его были обмануты тем, будто все вокруг поступили подобным же образом…

– Ты отчаялся, – скрипел ему на ухо Саубон, – потому что, словно дитя, считал, что Истина в одиночку может спасти мир.

…ибо на деле лишь он один смотрел вверх.

– Однако его спасает, брат мой, Сила, а не Истина.

Только он один видел господина и пророка, парящего над ними.

– И сила пылает ярче всего, сжигая ложь!

Воины Ордалии, все до единого, были захвачены голубыми с золотом образами, мерцавшими на каждой сколько-нибудь блестящей поверхности. Над ними парил святой аспект-император, всем видимый, но никем не зримый. Голова его была запрокинута назад, свет смысла пульсировал, исходя из его рта, выпевая слова, которых не могла понять ни одна душа…

Но все они слышали: ВОТ ВАША ЖЕРТВА – ВАША ОРДАЛИЯ!

И скакали в восторге, съеживались, преклоняясь.

Каждый образ проповедовал, гремел: ВАША МЕРА ИЗВЕСТНА БОГУ!

Люди Трех Морей вопили, в безумии ликовали.

Мясо, подумал Пройас слишком спокойно, чтобы суметь побороть удушающий ужас.

Мясо овладело и Анасуримбором Келлхусом.

Они сопели во тьме, гнусные легкие вдыхали и выдыхали мерзкий, отвратный воздух. Неуклюжие, зловещие мысли копошились в нескладных, разделенных на три части черепах. Их одолевали блохи. Они вглядывались во тьму липкими глазами, однако не могли увидеть ничего, кроме тьмы. Ощетинясь, они лязгали зубами, рявкали друг на друга на своем примитивном языке. Словно дряхлый пес, зализывающий старую рану, кто-нибудь из них время от времени щерился, цеплялся рукой за тьму, скрывавшую неисчислимое множество ему подобных.

Все дальше и дальше разбредались они по подземным коридорам, сопя во тьме, мотая нечесаными черными бизоньими гривами.

Ожидая.

Наблюдая, этот мальчишка рассуждал. Пока он продолжает шпионить за нариндаром, ему ничего не грозит.

Анасуримбор Кельмомас превратился в одинокого часового, поставленного на страже чего-то такого, что он не посмел бы объяснить никому, как не посмел бы и оставить свой пост. То, что началось как простая забава, позволявшая отвлечься от более насущных тревог, таких как собственная сестрица, сделалось ныне смертельно важным делом. Четырехрогий Брат бродил по коридорам дворца, занятый каким-то темным замыслом, которого мальчик не мог постичь, понимая лишь то, что замысел этот касается его напрямую.

Посему он продолжал свое тайное наблюдение, посвящая ему все больше времени. День за днем он лежал неподвижно, глядя на столь же неподвижно стоящего в темной келье мужчину, или же, в тех редких случаях, когда ассасин решал пройтись по дворцу, спешил следом за ним по каменному лабиринту Андиаминских Высот. И когда усталость наконец загоняла его в постель матери, он прятался там, раздираемый ужасом, убежденный, что нариндар каким-то образом тоже следит за ним. День за днем повторял он действия этого человека, равняясь с ним во всех подробностях и деталях; каждый шаг его соответствовал шагу ассасина, каждый вздох – его вздоху, и наконец они стали казаться двойной душой, единой тварью, разделенной между светом и тенью, меж добром и злом.

Однако почему наблюдение за ассасином должно сохранить его жизнь, Кельмомас не мог сказать. Несчетное множество раз он обманывал себя, пытаясь осознать обстоятельства, в которых оказался, и особенно тот факт, что их силой он был принужден всегда делать лишь то, что уже случилось, – то, что библиотекарь назвал Безупречной Благодатью. Учитывая, что произошло с ним, помимо всего прочего, какая ему разница, наблюдать за этим человеком тайно или открыто? Кельмомас обладал тонким ощущением безнаказанности, присущим тому, кто вершит деяния, неведомые прочим людям. Шпионить так, как шпионил он, странным и непонятным образом означало владеть тем, за кем он шпионит. Люди, за которыми он наблюдал, подчас казались ему жучками, столь слепо выполняющими свои рутинные обязанности, что их можно было посчитать механизмами. Следя за обитателями дворца, он часто думал, что они похожи на большие шестерни и каркасы мельницы Эмаунум, огромного сооружения, постоянно стенавшего и лязгавшего, сочетая зубья, впадины и бороздки, и остававшегося в полной слепоте относительно творящихся внутри него безобразий. Камня или, быть может, мешка с песком хватило бы, чтобы с треском остановить всю махину.