Кирилл Вер - Над вечным покоем

Шум и гам сопровождали посиделки лесоруба постоянно, но сегодня обожатели разбогатевшего мужика как с цепи сорвались. Сгрудившись вокруг Митрича, народ скандировал агрессивные лозунги, стучал кружками и пел развратные песни, полные намеков на греховное неравнодушие Бобрихи к кобелю, живущему снаружи. С момента ухода Маркова в лес за оленем «политический кружок» лесоруба заметно вырос, и это сильно пугало. Пару недель назад лишь пара-тройка тунеядцев крутилась вокруг старика, теперь же хриплые и наивные речи Митрича слушала целая улица. Марков боялся представить, насколько прибавится последователей после завтрашнего вече. Среди собравшихся Марков приметил Тесака – мясника, живущего у ворот, Сифу, соседа по дому, вчерашнего Юрца и даже Фильку из ополчения, что затесался в компанию назло Карабину. Были тут и барышни – Евлампия, жена Федьки Хромого, охотница Мариша, что валила зверя не хуже Маркова, Юнона, женщина под сорок зим, с угольно-черными бровями, последняя из рожавших в Речном на памяти офицера.

Народу собралось немало, и Марков чувствовал, как в сложившихся обстоятельствах Бобрихе тяжело усидеть на двух стульях. С одной стороны, она едва ли могла терпеть присутствие Митрича в столовой, с другой – несмотря на выходки лесоруба, он делал хорошую кассу опустевшему заведению. Митрич, будто чуя желания своего недруга, сорил деньгами как обезумевший. Да, он старался на зимы вперед отыграться за былое нищее существование. Всю жизнь мужик сидел без гроша за ватником, бессовестно выпрашивая взаймы на еду и пойло у каждого встречного. Но на вежливый отказ или грубый посыл куда подальше пройдоха уверял – рано или поздно расплатится по долгам. И так могло продолжаться бесконечно долго, пока мир в одночасье не перевернулся с ног на голову, и жители, чей заработок зависел от ремесла, остались не у дел – еженедельных ярмарок нет, торгаши пропали, а значит, с центром обмена за марки не было. Ситуация патовая, ибо даже Юлька, чей кабинет со времен Прокопия кормила казна Речного, стала занимать у Бобрихи.

Толпа в столовке вызвала у Маркова неимоверное отвращение. Он с омерзением смотрел на кучу людей, что пребывали в коллективном безумии. Они в одночасье сплотились в одну большую неотесанную массу, что размазала человеческий разум по полу заведения Бобрихи. Он рассудил, что с Митричем говорить сейчас бесполезно – лучше прийти к нему вечером ближе ко сну, а потом наведается к Фекле. Однако охотник опасался, что к этому времени старик успеет что-нибудь вытворить.

Марков уже развернулся к выходу, как вдруг за спиной раздался громкий клич:

– МИША!

Твою ж…

— МИША! ЧЕРТ ЧАЩОБНЫЙ! – радостно верещал Митрич неестественно высоким голосом. – ДРУЖЕЦ МОЙ! ИДИ СЮДЫ, НЕ СТЕСНЯЙСЯ, БРАТ!

– Я в другой раз, наверно, – Марков обернулся с вялой ухмылкой, надеясь задобрить товарища, который не намеревался так просто отвязываться.

– НЭТ, НЭТ! – Митрич спрыгнул со стула, а бутылки на полках звонко задрожали. – Заутра сидети не буим так!

– Нет, я все-таки… – успел сказать Марков, но коренастый мужик с синим лицом не дал договорить.

– Шли, шли, шли, тама все сидят! – Митрич поволок товарища за шиворот прямо в центр веселой посиделки.

Старый друг швырнул Маркова на стул, который только что топтал ногами, а сам уселся по правую руку, подвинув соседей – Тесака и Броньку-лесоруба.

– Все знають, как етот чертец оленя давеча кончил?! – Митрич поднял бутылку и оглядел присутствующих. – Дя? Юрец грил, такая большая туша бла!

– ДА! – хором ответили члены кружка разномастными голосами.

– ВЫПЬЕМ ЗА МОЕГО ДРУЖЕЦА! – закричал лесоруб пуще прежнего, и все радостно чокнулись стопками.

– Знаешь, как мона оленя-то готовати? Давнешно рассказывали мне, – скрипуче зашептал Бронька за спиной Митрича. – Можно его у Реки закопати, сверху камнями и снегами присыпать. Пусть полежит ползимушки. Хоть тухлятинка, но зато какая! Тока можно подохнуть, если обожрешься.

– Я заморожу лучше, – вежливо ответил охотник, глядя на выступающие из-под губ зубы Броньки.

– И правильно, дружец! – старик слышал шепелявую речь дохляка и вставил свои марки пятикопеечные. – Хрен знает-то, че дальше будет-то! Щас надо думать головешкой! Я грю, что в деревне жрать совсем нече. Ты разбогатеешь, Мишань. Мясо и рыбка – вот че мы буим жрати! ТЫ БУИШЬ У НАС ГОЛОВОЙ ПО ЛЕСУ!

– ЭТОТ?! А как же я, старый?! – вскочила Маришка, образно схватив лук и пустив стрелу в Маркова. – Смотри, как я умею!

– Да ты ж моя хорошая! И ты буишь головой по лесу. А ты Тесак… Ты ето, по мясу. А ты, Юрец, ты… эээ…

– По собакам! – закричал кто-то за первым рядом стульев, и все дружно взорвались хохотом.

– Годите вы. Есть же ешо ети, овосчи, во! Для тепла у нас есть дерево! А с деревняме мы задружим! Новый Союз Пяти устроим!

– Трех! – поправила, кажется, Федоровна, немолодая швея.

– Да! Че в Ленинском, че в Лесном. Одна кровь!

– Вчера Ленинское горело, – сухо подытожил Марков.

– Да, усе правильно! Так и нужно! Так и нужно! Мы потома после веча двинем к нима. Пойдешь с наме?

– Бобриха запрещает ходить на левый берег, – слукавил Марков, которому не хотелось обслуживать хотелки раздувшегося от гордости и ударов лесоруба.

Митрич махнул на товарища рукой и, брызжа слюной, начал рассказывать о переменах после веча, а приятели по кружку глядели на своего главаря пустыми охмелевшими глазами. В разгар грез о будущем Речном Митрич подвинул к охотнику облитую сивухой бумажку, где блестели нечитаемые каракули, и принялся важно озвучивать заезженные требования, которые, по его мнению, «заставили бы Говниху стать покладистой что твоя валенка». Но Марков пропускал пьяную речь старика мимо ушей и обдумывал, как бы по-тихому свалить. Внезапно Митрич обратил внимание на тоску друга и с тяжелым вздохом объявил, что «заседание» окончено. Недовольные прерванным застольем стали нехотя расходиться, а Митрич на прощание сердечно обнимал партийцев. Он торжественно заявил, что завтра никто не узнает Речное.

– Я буду готов, – шепнул Тесак главному лесорубу, а Митрич кивнул в ответ, обнажив щербатый рот.

Когда митричи с шумом разошлись, в питейной почти никого не осталось. Лишь несколько завсегдатаев молча чокались стопками и, высоко задрав головы, без интереса выливали содержимое в глотку. Лишившись шумных посетителей, столовая стала выглядеть уныло. В сытые годы, когда Марков только отошел от ранений, в Речном гудела жизнь – заведение в иной раз под завязку набивалась веселыми людьми, празднующими свадьбу или очередной юбилей, а Бобриха будто птичка порхала между столиками, радуясь тому, как позвякивали денежки в широких карманах ее коричневого фартука.