Ангелина Смурова - Чистые

Грязные вещи Сирша комом выволокла на улицу.

– Потом постирать что ли… – она отнесла узел к ручью и, подумав, вывернула вещи прямо в воду, придавив камнями. – Пускай промываются от пыли, а потом уж я доделаю оставшееся.

Голик девушка умудрилась насадить на черенок от лопаты, сделав себе ладную метлу, которой она принялась шуршать в доме, наполнив его оживлённой работой.

Подкладывая иногда в печь дровишки, Сирша выскребала все углы от мусора, скопившегося за годы. Она двигала мебель, обметая пыль с её поверхностей, снимала паутину и труху со стен, потолка, подоконников. Метла мелодично шурхала, потрескивали в печи поленца. Сирша затянула песню, слова которой въелись в память каждой буковкой, множество раз петые матерью и бабушкой.

Свет в тебе –

Разгонит мрак.

Не отдай его за «так»,

Не продай за звон монет!

Ты позволь ему гореть;

Он согреет в холода

И поможет, коль беда.

Силами тебя не обделит.

Коль затушишь – аконит…

Стоит только раз упасть –

Разверзает бездна пасть,

Темнота затянет в омут,

Закружат грехов водовороты…

Ты гори, свети, не гасни!

Знай, ведь это не напрасно!

Твой огонь пускай кипит:

Люсдельбена цвет растит…

Сор сгорел в печке так быстро, что Сирша и зевнуть не успела. Она засмотрелась на огонь:

«Вот так года горят, в мгновение, в жарком огне жизни. И не заметишь, как прогорят, оставив только остывшие угольки…»

По порядку вымыла она окна, полки, протёрла мебель и полы. В доме разлился аромат чистоты, гуляющий воздух всё быстро высушил. Сирша прикрыла все окна и дверь, оставив открытой только одну форточку – пусть теперь дом нагревается.

– Ну, теперь тут снова можно жить! – усмехнулась она, любуясь проделанной работой.

Хорошенько отжав занавески и половички, выполосканные, Сирша развесила по ветвям деревьев на просушку.

«Нужно украсить дом цветами. Как праздник чтобы было! Только, чтоб подольше стояли…»

За садом простиралось поле, волнами вздрагивавшее на поднявшемся ветру.

– Вот и ветер! – рассмеялась Сирша, и, расставив руки в стороны, зажмурилась, закружилась, позволяя воздушному хулигану играться с её волосами как ему вздумается.

Ей казалось, что она и ветер, и это поле с пляшущими стебельками трав – единое целое, не было уже отдельного «Я» – была только спиралью ввинчивающаяся в синь вечность.

Ноги сами согнулись, и девушка, упав в объятия ароматных трав, распахнула глаза. Она смотрела в бесконечно высокое небо:

«Вот оно, вечное и доброе, смотрит на меня, вливается в мои глаза, огромное и великое. На меня, такую песчинку, а я – как можно мне смотреть на него вот так просто, с такой наглой бесстыдностью?»

И продолжала смотреть, не ощущая своего тела, слившись в одно целое с держащей её в своих шершавых и тёплых ладонях землёй.

«И правда, великанша, – вспомнилась ей травяная коса. – Но пора…»

Нехотя поднявшись, Сирша отряхнула волосы и комбинезон от налипших травинок.

За полем обнаружился ельник, значительно разросшийся с тех пор, как она последний раз его видела. Он возвышался игольчато-синей массой над широким простором. Внутри ельника было прохладно. Лапы елей, не пропускающие вглубь солнечные лучи, бережно сохраняли зеленоватую тень. Несмотря на желание пройтись по лесу, девушка не пошла далеко, а сорвала несколько больших ветвей с шишками и покинула ельник скорым шагом.

Поле дышало и волновалось, доверчиво тянулось к синеве. На ходу Сирша срывала цветы и понравившиеся стебли.

Солнце уже наливалось румянцем, уставшее и сонное. Свет стал мягче и золотистее, даже скачущий по ветвям деревьев ветер лениво присмирел, тихонько укачивая зелень макушек.

Наскоро разместив высохшие занавески и половики, Сирша принялась украшать дом.

Во всех углах и щелях появились яркие невянущие цветы и еловые ветви. Шишки нашли себе место на подоконниках. Дом, убранный как к празднику, стоял нарядный и благоухающий, живой. Единственная его комната словно стала выше, просторнее и светлее.

«Как невеста или… покойник…» – содрогнулась внезапно Сирша. Странная мысль напугала её.

– Вот глупости выдумала! Кому тут играть свадьбу или умирать?.. – затихшим голосом произнесла она вопрос, который звучал слишком тяжело.

– Нужно готовить! – разрушила она начинавшую стягиваться тишину, вспомнив о собранных запасах.

Стоило поторопиться: растаявшее солнце стекло к горизонту багровой лужицей и грозило совсем скоро ухнуть в своё ложе, залив всё ночной синью.

Ещё после уборки Сирша набрала огромный чан воды, с трудом взгромоздив посудину на плиту.

– Тут не только на чай, тут искупаться хватит, – усмехнувшись, припомнила она железную ванночку за печью. Вымытая, теперь она стояла у пыхтящей печи, дожидаясь своего часа.

Порезанные грибы, коренья и травы отправились в котелке в печь. Корни лакричника Сирша поставила вариться в отдельном котелке, добавив туда мёда. Девушка помнила, что в сваренном виде этот корень сладок, как морковь, и потому собралась сделать из него сладкое пюре.

Корень одуванчика весь день сушился на горячей печи. Сирша довольно хмыкнула и вооружилась ступой и пестиком.

«Разотру в порошок, будет напиток, почти как этот, как его, у короля… кофе, точно!» – вспомнила она бродящие россказни о дворе и его хозяине.

Она принесла из кладовой несколько свечей: Мирана всегда хранила их большой запас, потому как любила вечерами просиживать над травником.

Дверь была плотно притворена. Сирша, подумав, накинула на петлю крючок и задвинула до упора щеколду. Совершенно не хотелось, чтобы в дом посреди ночи забралось какое-нибудь животное или бродяга. Занавески были задвинуты, чтобы свет из дома не привлекал лишнего внимания.

Звонким тиньканьем пестика корни превратились в коричневатый порошок, который Сирша ссыпала в небольшой тканевый мешочек и завязала, оставив чуть-чуть себе для напитка.

Из огромного чана горячей воды она набрала немного в отдельный котелок, оставив его на плите: пусть будет горячая вода для одуванчая – именно так окрестила она свой будущий напиток.

Ожидая, пока приготовятся коренья, она занялась постелью. В шкафу отыскались подушки и свёрнутые одеяла, увязанные от пыли в громадные мешки. Сморщившись и чихая, Сирша вынула их содержимое, попутно жалея, что не догадалась хотя бы потрясти всё это на улице днём, до уборки. Но уже было поздно, и прощальные лучи солнца, сонно махнув из-под земляного одеяла, погасли, окуная мир в сумеречную сиреву.

Но в согретом воскресшем доме гудела песенки печь, бормоча что-то на своём теплом печном языке. Она была сыта, и язычки огня уже не с таким яростным голодом бросались на дрова, вытанцовывая дрожащими тенями на стене. Зажжённая пара свечей тоже участвовала в танце, но отдельном – спокойной и медленной парой плыли их огни в лёгком сумраке комнаты.