Владислава Николаева - Непростые смертные

Святогорич любил своего коня. Но выбрал сохранить жизни наследников Совета. Они, ещё потрясённые, благодарно склоняли перед ним головы, когда на рассвете на бранное поле опустилась чуждая тишина и воцарилась там. Собирались птицы. Кирыч сплюнул. Предстояло возведение кургана. Войско Совета не оставляло тела тлеть под небом, ни своих, ни чужих.

Кто был в силах стоять на ногах после такой ночки ходил по полю, рассматривая валяющееся повсюду оружие, подбирая уцелевшее.

Святогорич, несмотря на изматывающую и выдающуюся роль в битве, и вообще высокое положение, ходил среди прочих. Хотел собрать раскиданные ночью ножи. Он был не из тех, кто привязывается к оружию, но изготовить что-то того же качества и баланса было бы затруднительно в условиях похода, а метательные ножи были вещью удобной и привычной. Святогорич подобрал два, когда взгляд его наткнулся на знакомый меч.

Старшина опустился на колени у тела Ивара.

*

В Зале Совета было пусто. Собрание не назначалось. К Столу из соседних арок прошли Святогорич и Кирыч. Их было двое, и Стол не созывал остальных. Вильгельм бы почувствовал и явился, но он умер, оставив после себя Винсента, который либо не успел привыкнуть чуять такие вещи, либо не научится их чуять никогда. Мальчишке из второго поколения едва исполнилось шестнадцать, Святогорич и слышать не хотел о том, чтобы взять его в поход, и по его окончании не жалел о своём решении.

Кирыч держал меч, который недавно собственноручно выковал и рассчитывал, что он прослужит хозяину дольше. Старшина тьмы водил по гарде подушечкой большого пальца – красивое вышло оружие. Он молча передал клинок светлому, не касаясь его рук.

Святогорич поднялся в воздух у стены, уже в немалом количестве увешанной оружием. Вложил клинок в держатели.

В других мирах ему приходилось видеть изображения людей, запечатлённых в мгновение, картинки получались едва отличающиеся от настоящих, хотя жизнь светлый видел насыщенней, объёмней и ярче. Эта стена в Совете была для него чем-то вроде альбома с такими картинками, глядя на неё, он вспоминал руки, которые держались за гарды мечей, тех, чья кровь расплескалась по их лезвиям. Эта стена постоянно заставляла думать и помнить. Святогорич считал, что и остальные чувствуют также, но мнение его пошатнулось. Ты – сам грань между правдой и ложью, ты – мерило, нельзя знать другого человека.

Светлый оглянулся на тёмного, будто желая что-то сказать, но потомок Кира выглядел так, что было понятно – хочет тишины.

И в тишине они разошлись.

Часть II. После.

История

Везение Друджи не вызывало сомнений: прочная власть, родовая крепость с доходом, боевые походы, нажитые в них боевые друзья, зрелый, удачный брак, охотничьи угодья, нередкие пиры, чтобы жизнь не казалась пресной.

Голос рода Деина звучал на Совете ровно и уверенно, его слушали, с ним считались. На каменный кремлинец покушались самые ошалелые, разбойники, сбившиеся в ватаги на загородских трактах, не ведающие, что хозяин ждёт их-не дождётся, любовно натачивая более старый, чем крепость, неброский на вид меч. Меч был ровесником первенца рода. Первого сына звали Даиром, а меч – Сверчком. В шутку, за то, что неизменно всверкивал, будучи доставаемым из ножен. Гарда и рукоять у меча были заурядные, даже простоватые, но очередной хозяин по счастью был воин и умел верно оценивать толковое оружие. Друджи не расставался со Сверчком даже в стенах дома, используя незанятое хозяйственными нуждами время, чтобы поработать оселком или мягкой тряпицей, полируя не знающий осечек булат.

Женился Друджи после девятого похода, в лишённые юношеского пыла и несдержанности сорок восемь лет. Его избранницей стала бесприданница, девица строгого воспитания, не имеющая предложить мужу ничего, кроме крестьянского здоровья и приятной наружности. Сделавшись госпожой, она не превратилась в крикливую зловредную бабу, раздающую указания, её можно было увидеть, чуть зардевшуюся, с неизменно припущенными по стеснительности веками, но слышно её не было. Она очень уважала мужа за то, чем считала себя ему обязанной. По её разумению, её бесприданность приравнивалась к смертному греху, и только святой мог принять себе на шею такую обузу. Друджи относился к жене тепло, потому со стороны их миру да покою можно было только позавидовать. Сначала у них родилась дочь, и родители были ей рады, потом, спустя несколько лет, двое сыновей-погодков, и им радовались тоже.

Так что, когда взбрыкнувшая необъезженная лошадь выбросила Друджи из седла, никто не подумал, что он невезуч. Вывихнул ногу, а другой бы шею свернул.

Хозяин сидел на своём месте в зале, где прошло так много пиров, вытянув поврежденную ногу на скамеечку, сжимая в правой руке меч и кривя губы. Со свадебного дня внешность его претерпела мало изменений – на висках наметилась седина. Зал пустовал, Друджи не любил, когда вокруг него суетятся из-за всяких порезов, вывихов и переломов, сразу создавалось ощущение, что сердобольная родня собралась проводить старика на тот свет. Друджи туда не собирался, а назвавший разменявшего седьмой десяток наследника стариком схлопотал бы по загривку тяжёлой рукой. О замедленном старении знали лишь дети: шестнадцатилетняя дочь и десяти-девятилетние пацаны, как ни тепло потомок Деина относился к жене, особо умной её не считал.

Из окон лился серый утренний свет, такой неубедительный, что хотелось зажечь свечи. Скрипнула большая дверь с кольцом ручки, внутрь заглянула дочь. Друджи поморщился, обозначая, что достаточно похандрил в одиночестве; Дана хмыкнула и скользнула внутрь, прикрывая створку. На подлокотник кресла опустилась тарелка с немного развалившимся пирогом. Друджи притулил Сверчка под боком, чтобы отдать должное новому творению. Страсть к готовке была у Даны от матери, а способности к ней, к сожалению, достались от отца. Наследник осторожно прожевал первый кусок.

– Запить бы, – сахара дочь не пожалела. Дана с подскоками упорхала на кухню. Друджи испытующе посмотрел в закрытую дверь и быстро сжевал оставшееся, чтобы предъявить дочери пустую тарелку и улыбку. Дочь не пожалела не только сахара, но в некоторых местах ещё и соли. Один кусок Друджи, не выдержав, сплюнул и воровато отшвырнул подальше, надеясь, что домашние псы не купятся на отраву.

Тяжёлая дверь только дёрнулась, наследник старательно заулыбался, стараясь отделаться без словесной оценки блюда. В щель заглянула лукавая медовая голова Дэвида. Дверь её едва не прихлопнула, но младший сын поднапрягся и прорвался. Изучающе разглядывая, обошёл по полукругу, но не удержал серьёзного выражения на лице, разулыбался, подскочил и вспрыгнул на подлокотник, отец едва успел убрать искупительно пустую тарелку – ещё Дана подумает, что брат опрокинул пирог, и отец не успел насладиться им в полной мере – у неё ведь ещё есть!