Владислава Николаева - Непростые смертные

Святогорича охватил гнев. Мужчина ударил наотмашь. Женщина пошатнулась, схватившись за щеку, головокружение пересилило – она запоздало упала.

Кирыч обидно рассмеялся.

– Не хочешь ли чего добавить к сказанному? – спросил его Франк из рода Цезаря.

– Хочу. Детей не резал, крепость не грабил. Вымеска этого, детоубийцу светлого, старшой проклял, без благословения рода оставил – гниль от ноги его и съела, не пришлось клинков марать… Если кто думает, что войско рода Кира можно в гон за ощенившуюся суку вызвать – войско к вам придёт, – Кирыч ощерил нечеловечьи зубы, приглашая оценить шутку. – И если какая дура начнёт обвинениями из пальца высосанными бросаться, отрезвляющей плюхой не отделается…

Кирыч долго на всех посмотрел и вышел из Зала.

Часть I. До.

Расставания

С северо-запада дул холодный ветер. Ветви осин и берёз гнулись над головами от резко налетающих порывов, понизу поток воздуха шёл слабее, перекатывал тростинки и дорожную пыль, бросал на сапоги, на большее его сил не хватало. Люди и кони стояли на вытоптанной площади. Кони нетерпеливо переступали, мужчины и отроки держали их под брозды. Солнце не светило, небо с утра было бусое, далёкое и облаков не видать.

Со вчерашних сумерек в городище не осталось ни одной невесты. На крыльцах стояли скорбные жёны. Всех невест выдали замуж в один день. Считалось напрасной тратой отправлять невенчанного парня на войну – если не вернётся единственный сын, роду конец. Теперь тонкие белые призраки в померкшем великолепии своих праздничных убранств, молча проливая слёзы, жались друг к другу на крыльцах больших теремов, подходящих ближе остальных к бывшему купищу. Жестоко отправлять на войну мужчину, не провёдшего ночи с невестой. О том, насколько жестоко оставлять вчерашнюю девочку растить дитя обречённого воя, никто не говорил. Днесь некоторые из них уже обещанные женихам, некоторые, с нетерпением ожидавшие свадьбы, некоторые робко влюблённые, а некоторые слишком юные, чтобы думать о замужестве, жались друг к другу одинаково подавляя всхлипы, красавицы, скромницы и простушки, уравненные одной тоской и одной печалью. Может, они не все одинаково любили уходящих на брань мужчин, даже несомненно – не одинаково любили, ведь несколько девушек толком не говорили со своими женихами до вчерашней свадьбы… но ведь навь не станет разбираться, чьего мужчину прибрать к рукам, любимого или едва знакомого, а значит любая из призраков в свадебном убранстве могла овдоветь и навсегда облачиться в чёрное после единственной ночи с женихом. Понесёт – будет растить дитя, сотрёт руки в кости тяжёлой работой, не понесёт – состарится раньше времени, из белого призрака станет призраком серым…

Сегодня женщинам строго воспрещалось говорить – ни звука. Мужчины должны были уйти спокойно.

Не одни лишь молодые собрались у площади в пасмурный день начала войны, только они хуже других знали, что такое брань, и от того пребывали в большем страхе и волнении. Они могли думать только о своём горе, в то время как остальные взрослые женщины, матери, старухи, даже молодки понимали, что рядом с ними женщины с единой на всех злой судьбой.

Меньше всех по общему мнению переживали старуха Паранья и Маришук. Паранья скорее всего выжила из ума. Она сидела на маленькой подножной скамеечке в тени большого теремного крыльца. Солнце не показывалось со вчерашнего дня, но старуха того не понимала. Вокруг её лица был плотно повязан чёрный платок – Паранья когда-то тоже проводила жениха на брань, но детей вроде не родилось. Лицо, усохшее и потемневшее, выглядывало из чёрной рамки головного платка словно из какой-то норы. Старуха издавала какие-то встревоженные приглушённые звуки. Её не окрикивали, неразборчивое бормотание, всхлипы ли, гасились шумом листвы над головами.

Нет, Паранья может и не понимала ничего, но боялась, боялась до ужаса, сильнее белых дрожащих силуэтов на крыльцах, потому что не знала, чего боится, и безотчётный ужас лишал её дара речи, иначе бы она взвыла и побежала наконец прочь.

Только Маришук не боялась ни капли. Паранья сидела в сени её крыльца, на самом большом красном крыльце ютилась стайка белых призраков, по большей части с непокрытыми головами, одна ещё даже носила облетевший цветочный венок с лентой, спускающейся на вздрагивающую спину.

Маришук была одета аккуратно и правильно, в белую рубашку и длинными рукавами с костяными пуговками на запястьях, поверх рубашки бордовый сарафан, опоясанный вокруг талии жемчужным кушаком, на голове положенный замужней женщине платок и невысокий жемчужный кокошник. У Маришук даже были настоящие серебряные серьги.

Она оставалась спокойной на своём месте на собственном крыльце, но не от того, что горе войны не касалось её. Муж Маришук стоял среди воев, придерживая крупного молодого жеребца. Маришук в основном смотрела на него, но примечала и много другого. Например, двое из вящих городских старшин подошли к её мужу. Оба старики, один седой, другой до сих пор черновласый. Они были без коней, но в байданах из мелких колец. Маришук видела среди воев сыновей обоих. Статные молодцы, поженены вчера. За темноволосого отдали младшую сестрицу Маришук. Она теперь тоже стояла в венчальном платье на каком-то крыльце, Маришук не узнавала её лица среди ставших какими-то одинаковыми бывших невест. Молодцы держали по два коня. Значит, старшины пойдут в поход несмотря на возраст. Новость принесла облегчение. Она опасалась седовласого, пускай отправляется на брань, и пусть Господь распорядится его судьбой.

Муж Маришук часто ходил в походы, не было войны, отправлялся сопровождать богатых купцов. Для него войны начались до женитьбы; ушёл из городища в одиночку, не спросившись, ещё мальчиком. Город не хватился, сиротой меньше, сиротой больше. Что за величина сирота, чтобы заметить пропажу? Зато когда вернулся, все заметили.

Вот к нему протёрся сквозь толпу коренастый воевода Микула с рыжеватой бородой лопатой, что-то пробасил, доверительно склонившись через рамо.

– В сёдла! – зычно скомандовал, не дожидаясь воеводы, черноволосый старшина, молодо вскакивая в седло подведённого сыном коня.

Муж Маришук взлетел в седло, жеребец всхрапнул и бодро двинулся вперёд, побивая себя опашью по бокам.

Маришук поднялась и помахала в спину.

Почуял, обернулся, из-под усов блеснула белозубая улыбка. И всё. Теперь ему нужно пришпорить жеребца, идти впереди рати, вести всех в тени широкой спины, гордо вскинув голову, не оглядываясь, не выдавая сожалений, нестись грудью на копья и стрелы врага…