Андрей Грамин - Игры с Вечностью

− Сеньор, не надо. Вы встретитесь потом, пусть и не здесь, не в этой жизни. Поверьте Педро, – он положил по-отечески руку на голову Виттора.

− Расскажи мне о ней. Все, что было, – Виттор поднял голову, глаза были сухи.

− Ее привезли под вечер. Великий Инквизитор, когда проезжал по рыночной площади, увидел девушку необычайной красоты. Эта неземная красота и послужила ее несчастьем. Анну обвинили в том, что она вступила в сделку с дьяволом, чтобы получить такую внешность…

− Какой бред! Только сумасшедший может так думать, – глаза Виттора источали такую ярость, что Педро поежился, как от холода.

− И, тем не менее, сеньор, это послужило ее обвинением. Торквемада больше всего на свете ненавидит красивых женщин. Утром ее повели на допрос. Раньше не могли, камера пыток была занята другими обвиняемыми…

− Боже, неужели ее пытали? – Виттор, не веря, рассеянно посмотрел наверх, в потолок, видимо, надеясь на нем разглядеть Создателя.

− Да, сеньор. Но даже у палача, какой бы это ни был зверь, не хватило духа калечить ее или портить такую красоту. Старый Пабло, который пытал Анну, плакал над ней. Ее пытали водой, самой безобидной пыткой, – Педро опустил глаза. Пытка водой, «безобидная», как назвал ее он, означала, что в человека вливали воду до тех пор, пока он не признается, или не умрет. Но с другой стороны он был прав. Сапожок или дыба были страшнее.

− Она призналась?

− А что ей еще оставалось делать, кабальеро? Пабло посоветовал ей признаться, пока не поздно, и он не принялся раскаленными щипцами рвать ее на части. Вы же сами знаете, сеньор: пытка длится до тех пор, пока человек не признается. Я только однажды видел мужчину, которого даже сапожок не сломал. Ему вбили все двенадцать дубовых клиньев, то есть раздробили в муку кости и порвали все сухожилия. Но он не признался. Тогда начали жарить его пятки, но и это не помогло. Его истязали двое суток, и все это время он оставался в сознании. Кончилось тем, что устал палач, и все равно человека повесили. Обосновали тем, что он признался во всем, подделав подпись. Так что итог один. А так она почти не мучалась. Она согласилась со всеми пунктами обвинения, и теперь исповедуется в присутствии инквизиторов.

− Когда казнь?

− На рассвете. С первым лучом солнца. Их будет пятеро, все молодые девушки.

− Спасибо за рассказ, Педро. Скажи еще, она меня вспоминала?

− Да, она звала вас по имени, много раз. И плакала, что больше вас не увидит.

− Спасибо, Педро, – Виттор прослезился. Он достал десять дублонов. – Помолись за нее.

− Удачи вам, сеньор. Храни вас Бог! – Педро встал, сделав вид, что не заметил денег на столе. Он был выше этого.

− Боже, за что это? – Виттор озвучил вслух свою мысль. – Неужели завтра эта безгрешная и чистая девушка будет мучаться на костре по воле этих… – он замолк.

− Сеньор, Бог милостив. Может, она будет недолго мучаться, – Педро перекрестился и пошел к столу своих друзей. Его до глубины души трогала боль этого молодого и красивого человека, который с любовью терял все, что имел.

Перед рассветом Виттор стоял в небольшой толпе, которая собралась возле пяти столбов. До начала аутодафе оставалось не более получаса. Повозки с осужденными уже прибыли, и стояли в стороне, в окружении солдат. Монахи таскали вязанки с хворостом. Серые сумерки начали рассеивать ночную мглу, трава покрылась росой, и по-над землей стала подниматься легкая туманная дымка, обещавшая жаркий день, который пять осужденных девушек уже не увидят. В толпе не было случайных любопытных и зевак. Все пришедшие были родственниками жертв, так или иначе узнавшими по своим каналам о месте и времени казни. Виттор искал отца Анны, но не нашел его. Он подумал, что старый Доминго не знает о казни, но Виттор ошибался. Себастьян и не мог узнать о ней, так как стариково сердце не выдержало переживаний, и вчера под вечер старого Доминго не стало. Это лучше, наверное, чем доживать в одиночестве свой век, постоянно вспоминая о казненной дочери. Себастьян умер не мучаясь, мгновенно. Другое ожидало Анну. Нет предела страшной фантазии инквизиторов. Зная, что человек в пламени костра страдает не больше пяти минут, они стали заменять обычные дрова сырыми, и приковывать осужденных на вершине высокого столба. Так человек медленно жарился в течение часа, испытывая страшные мучения. Виттор не мог смотреть на казнь любимой, но ноги сами привели сюда, и он стоял в ожидании, надеясь увидеть ее в последний раз. Все происходило как в бреду, ни одной мысли не осталось у де Ихо, ни одного чувства. Были только животные инстинкты, какие есть у собаки, которая привязана к своему хозяину, и даже мертвого не может его оставить.

Девушек привязали к столбам, монахи с факелами встали наизготовку. Отец-инквизитор сказал какую-то речь, в смысл которой Виттор даже не вслушивался, и после этого поднялось пламя. Сырые дрова сильного жара не давали, горели плохо, но горели. Столбы, которые для больших мучений жертв обили железом, начали медленно нагреваться. Первые лучи солнца осветили казнь, видимость сразу улучшилась, и Анна различила в толпе своего любимого.

− Виттор!

− Любимая! Прости за все! – по его щекам потекли слезы горечи.

− Мы еще увидимся… – ее слова оборвала короткая стрела арбалета, пронзив грудь. Анна умерла мгновенно, не мучаясь. Наверное, на эту «божью милость» вчера намекал тюремщик Педро. Именно по этой «милости» оборвалась ее двадцать первая весна.

Виттор обернулся назад, и увидел в ста метрах от толпы скачущего во весь опор всадника. В погоню никто не кинулся, но солдаты принялись пиками разгонять толпу. Виттор ушел, не дожидаясь. Ему не на что больше было смотреть. Стрела убила двоих сразу, он потерял и себя. Что он чувствовал? Уже ничего. Полная отрешенность, сумрак сознания. Если бы были виновные в смерти любимой, он бы жил местью. А так кого винить? Торквемаду? Он уже далеко, его не достать. Да и достать можно лишь стрелой или кинжалом, а де Ихо хотелось большего. Так что пусть сам умрет, ему и так недолго осталось. Остальные участники суда только винтики в этом безжалостном механизме. Поэтому больше не осталось ничего: ни Анны, ни Виттора, ни любви. Не осталось и жизни.

Виттор де Ихо пешком пошел домой, где все рассказал отцу и матери. Карлос уехал по делам в Малагу. Потом он лег спать, и проспал до заката. На закате мужчина спустился вниз, в зал. Дома никого не было, мать отправилась к подруге по соседству, а отец в лавку, куда прибыли кожи, сплавлявшиеся по реке. Никому не говоря и слова, Виттор пошел к Гвадалквивиру, где сел на берегу и выпил две бутылки аликанте. Ему не хотелось жить. Отплывая от берега на лодке, он знал, что уже никогда не причалит обратно. Тяжелый камень, привязанный к ногам крепкой веревкой, всплеск волны… и все. Его никогда не найдут…