Олег Верещагин: - Путь домой. Книга вторая

Схватка шла в лодках и на берегу — кое-кому из негров удалось выбраться, но их было даже меньше, чем наших, и я не успел к финалу. Последних добили у меня под носом.

— Раненые есть? — быстро спросил я, видя, что все стоят на ногах. Оказалось несколько поцарапанных, но серьёзно — никого, и я усмехнулся: — Теперь можно продолжать рыбалку.

Я нашёл Вадима, когда он разговаривал с Иркой. Она, кажется, поняла, что лишняя — и сразу ушла, а Вадиму, собравшемуся за ней, я преградил дорогу вытянутой рукой:

— Подожди.

— Убери руку, — тихо сказал он, и я убрал, а он остался стоять.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал я.

— Я слушаю, — его голос был так же ровен и спокоен.

— Мы живы и почти счастливы, — начал я. — А теперь вопрос: знаешь ли ты, что я хочу делать дальше?

— Догадываюсь, — кивнул Вадим и, так как я молчал, добавил: — Идти на Город Света.

— Нет, — ответил я, с удовольствием глядя на то, как изумлённо дрогнуло лицо Вадима. — Не сейчас, я имею в виду. Два горда назад я собирался побывать в Америке и на Пацифиде. Мои желания остались прежними, Вадим. Отсюда, из Англии, когда Лаури пригонит «Большой Секрет», мы поплывём на запад. Я и… — я выдержал паузу, — те, кто захочет плыть со мной. А вот потом, когда мы вернёмся, настанет черёд Города Света. Обязательнонастанет. Месть — это блюдо, которое едят холодным, Вадим.

— Боюсь, Олег, что ты сошёл с ума, — ответил он.

— Может быть. Даже наверняка, — признал я. — Тебя это удивляет?

— Чего ты хочешь, Олег? — Вадим не сводил с меня глаз.

— Я? Увидеть этот мир, — я описал ладонями в воздухе шар. — Увидеть всё, что не видел. Потом вернуться и перерезать глотки тем, кто надел на меня ошейник. А перед смертью дознаться у них, кто играет в нас, как в солдатиков. Вот и все мои скромные желания.

— А сколько человек погибнут на пути к их исполнению? — спросил Вадим резко.

— Когда-то я пытался спрятаться от этого на острове, где тыменя нашёл, — напомнил я. — Если хочешь, я высажу вас с Иркой там, на островке, откуда нас забрал Лаури.

— Олег, ты мой друг, — тихо сказал Вадим. — Помнишь, я как-то говорил тебе, что пойду за тобой до конца, потому что мне это интересно? — я кивнул. — Сейчас мне уже неинтересно. Ты очень широко замахиваешься. А ты сам нас учил, что на замахе легко пропустить удар врага.

— В меня нельзя играть, — ответил я. — И пусть я умру на своём пути, но — на своёмпути.

Юрий Ряшенцев

На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал:

— Orlogs.

— Что?! — раздражённо переспросил я.

— Orlogs, — повторил он. — На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба».

— К чёрту, я не верю в судьбу, — отрезал я.

— Потому что не понимаешь, что это такое, — любезно пояснил немец. — Принято думать, что судьба — это некий высший рок, определяющий жизнь человека, — он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. — Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogsвнутри нас. Он просто не даёт нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это, а не какие-то внешние факторы ведут нас по жизненному пути.

— Мало мне было Джека, — раздражённо сказал я, — с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы.

— Джек очень умный парень, — заметил Йенс.

— Ты слышал наш разговор с Вадимом? — напрямую спросил я. Йенс кивнул:

— Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится.

— Меня?! — искренне и неприятно поразился я. Йенс пожал плечами:

— Нет. Будущего. Для него будущее — вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно.

— Он мой друг, — отрезал я.

— И тем не менее, — Йенс вдруг ответил мне мушкетёрский поклон. — И тем не менее, мой князь.

Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за её механическими движениями, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась.

— Порежешься, — сказал я, не удержав ответной улыбки.

— Не-а, — с озорной ноткой ответила она. — Смотри!

Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бабрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперёд, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полёте, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду — подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! — перебросила её рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление.

Потом — показала мне язык и ловко щёлкнула в нос со словами:

— Вот так!

— Ты знаешь, что про тебя песня есть? — любуясь её движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула:

— Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? — она посмотрела на кроны деревьев, затянула:

После первой же строчки я удивлённо поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине…