Олег Верещагин: - Путь домой. Книга вторая

… Там лежат его рожки и ножки, — с удовольствием повторил я. — Это ведь правда, Тань?

— Ты об истории с Йонасом? — буркнула моя амазонка. — Правда. А остальное — чушь. Он просто пристал ко мне и правда был пьяный. Я знать не знала, что он такая сволочь и что его вся округа ненавидит! И я его честно предупредила, что следом идут наши. А он руки распускать… Мы даже не фехтовали. Я его отпихнула, а он себе башку о пенёк раскроил. А из меня в Полесье героиню сделали. Национальную… Олег, — безо всякого перехода продолжала она, — знаешь, что поразительно? Ты читаешь стихи. Ты такой вежливый. Ты умеешь интересно рассказывать. Ты весёлый. Ты горой стоишь за друзей. Ты умный. Ты умелый воин. Ты меня любишь и можешь быть таким нежным… А ещё ты пытаешь пленных. И это, кстати, никого не удивляет, Олег.

— Больше того, — спокойно сказал я, — мне нравитсяпытать пленных. Но всё, что я делал с неграми, померкнет в сравнении с тем, что я сделаю с обитателями Города Света. За всех, кого они убили своими и чужими руками. Таня, ты понимаешь — вот пока мы сидит здесь и дышим воздухом, тампо-прежнему мучаются мальчишки и девчонки. И большинству из них не хватит везения… или мужества, чтобы вырваться из ада. Когда я думаю об этом — у меня мозги вскипают, Тань. Я готов идти тудапрямо сейчас. Но я не пойду. Отложу на год. На два, может — больше. И когда у меня окончательно поедет крыша — тогда пойду мстить… — я положил ладонь на щёку девчонки. — А знаешь, почему? Потому что никто из ушедших со мной обратно не вернётся. Я и не надеюсь на это. Просто мне не хочется ждать, пока смерть найдёт меня. Я найду её сам и схвачусь с нею, а потом — умру с клинками в руках. Это и будет финал, Танюш.

— Я пойду с тобой, — сказала она.

— Конечно, — согласился я. — Мы умрём вместе. Когда сами этого заходим. Посмотрим мир — и уйдём из него. Так, чтобы остаться в новых песнях. Но до этого у нас будут ещё несколько лет.

— Наших лет, — Танюшка коснулась пальцами моих губ. — Олег, у меня есть предложение. Нас всё равно пока не хватятся. Давай бегать по лесу голыми?

Есть такое иностранное слово — «эротика». Объяснять его — дело совершенно безнадёжное. Но по-моему, это когда ты, задыхаясь от странного пьянящего чувства, бежишь по лесу, а впереди между деревьев мелькает загорелое тело обнажённой девчонки, которая мчится, не желая от тебя убежать совсем, а ты догоняешь её, зная, что завтра этого всего может не быть.

Я догнал Танюшку в сырой низинке, около двух ясеней, а точнее — между ними. Схватил за плечи; ко мне повернулось разгорячённое, почти злое лицо, с пробившимся сквозь загар тёмным румянцем. Она молча и резко царапнула меня по руке — я вскрикнул, перехватил её запястья, рывком вывернул в стороны и прижал девчонку спиной к одному из деревьев. Танюшка пригнула голову, нешуточно укусила меня в левое плечо, начала отталкивать коленом.

— Ах, так… — процедил я — тоже без шуток, налегая на неё. Танюшка была сильной, рослой и ловкой, но всё-таки не сильнее меня, и я, ломая сопротивление девчонки, силой раздвинул её ноги, тоже действуя коленом. — Догнал? — спросил я, лбом упираясь в лоб Танюшки и отводя бёдра. — Догнал, а? — её глаза дико блестели, она всё ещё пыталась выкрутить запястья из моих рук, но при этом сама подавалась навстречу.

— Давай же… — простонала она. — Олег, ну, скорее, давай!!! Отпусти, слышишь?! Давай же!..

— На, — сказал я, подаваясь вперёд и вверх…

…Я понял, что Танюшка плачет, только когда закончил. И жутко испугался, потому что до меня дошло — я фактически её изнасиловал.

— Тань!.. — я отпустил её, отступая, но она вдруг обвила меня руками за шею и тихо сказала, задыхаясь от слёз:

— Мне… мне так захотелось домой… так захотелось, Олег…

Я ничего не успел ответить. Перед глазами вдруг встало лицо мамы, и сердце разорвалось, останавливаясь… Стиснув зубы, я помотал головой, пережидая боль — не сразу вернулись ощущения: ветерок на мокрой от пота спине; горячие руки Таньки на плечах; сырая земля под босыми ногами.

— Мы живые, — прошептал я. — Это нечестно, мы живые…

— Олег, — вывел меня из отстранённого состояния голос Таньки. — Мне здесь не нравится. Смотри, что там?

Я повернулся вбок. В ложбине, в которую переходила наша низинка, медленно клубился синеватый туман.

— Туман, — сказал я. — Просто туман, — и отметил, что не поют птицы. Туман вращался неспешно и размеренно, против часовой стрелки, и этот водоворот подползал ближе и ближе.

— Олег, здесь что-то не то, — повторила Татьяна, скользя рукой по древесной коре. — Ты слышишь? Музыка…

Я хотел ответить, что ей кажется, но… но в этот момент и сам услышал музыку. Странная, какая- то капельно-звонкая, она звучала на самом краешке слуха, невольно заставляя напрягаться, чтобы понять, что и на чём играют. Музыка была знакомой, и инструмент — знакомым, и я знал, что играет мой хороший знакомый…

— Оле-е-е-ег!!! — Танюшка даже не кричала, а визжала, срывая голос, и я, обернувшись, изумлённо понял: не зная, когда, я отошёл от неё и стоял по колено в тёплом туманном кружении. — Вернись, Олег! — она сжала кулаки и притопнула. В голосе у Таньки был страх. — Вернись немедленно!!! Там страшно!

— Ничего тут нет страшного, — я провёл сквозь туман ладонью — и отшатнулся. На миг мне почудилось бесплотное, но явное прикосновение чьих-то холодных пальцев. — Что это?…

— Олег, иди сюда, не стой там! — кричала Танюшка. И не подходила! — Там нельзя, бежим отсюда! Олег, бежим, уйди оттуда! Там кто-то есть! Олег!

Да, это точно — там кто-то был… И я это ощущал. А вместе с этим ощущал и интерес, несмотря на крики Танюшки. Музыка утихла, очарование пропало, а вот любопытство осталось.

«Мальчик, — услышал я тихий, нежный голос, в которым странным образом не было жизни, — здравствуй, мальчик… Подойди поближе, дай мне руку, мальчик… Подойди поближе, дай мне руку — я заблудилась в тумане…»

Так ветер дует в забытый рог, и тот вдруг начинает выводить красивые, но мёртвые мелодии, от которых становится страшно… Против своей воли я вглядывался в туман — и вдруг увидел.

Лицо, смотревшее на меня из спутанных белёсых волокон, само походило на туман. Оно было безжизненным, белым и прекрасным. Большие глаза казались кусочками льда в оправе из длинных, плавно изогнутых ресниц. Подбородок, тонкий нос с широкими ноздрями, высокие узко-острые скулы казались отчеканенными из заиндевелого серебра.

Очень красивое лицо. И очень страшное. Такое же страшное, как и мелодия — нечеловеческое. От этого лица надо было бежать, не оглядываясь и со всех ног, потому что ничего общего с людьми оно иметь не могло.