Гай Орловский - Любовные чары

— Ну да, — согласился я. — Олени. С вот такими. Я имею в виду — рогами.

Он продолжил невозмутимым голосом:

— В общем, герцог Ригильт в некотором родстве с королем Антриасом. Представляешь? Нет, ты не представляешь! Троюродная бабка герцога как-то побывала у Бэдэкера, деда Антриаса, и вернулась от него беременной.

Я покачал головой.

— Когда только успеваешь…

Он сказал обидчиво:

— Я при чем?.. Ты слушаешь или о бабах мечтаешь?.. Я все узнал, потому что умею совмещать приятное с полезным.

— Это хреново, — буркнул я. — Нет, приятное с нужным весьма даже как бы да, но вот их еще и родство хреново…

— Ну-ну?

— Только скрепляет эти проклятые узы, — сказал я. — Родство Антриаса и герцога, а не приятного с полезным. То родство хорошее, а то поганое…

Он посмотрел с насмешкой, что-то говорю путано, но это только потому, что еще и думаю, здесь тоже приятное с полезным, что не всегда бывает совмещено в реальной жизни демократически воспитанного человека.

— И что надумал?.. Или передумал?

— Напротив, — ответил я зло. — Чересчур они… склещились. Если мы хорошие ветеринары, надо помочь разъединиться.

Он бросил беглый взгляд на мой мешок.

— Кажется, догадываюсь, какой из тебя ветеринар. И как поможешь им расцепиться.

— Гениальность в простоте, — возразил я с достоинством. — И хотя я сторонник более запутанных решений, но пока еще не настолько старый, чтобы самому не запутаться.

— И как?

— Будем упрощать, — пояснил я. — И решать по-простому, по-народному. Чтобы общественность в нашем лице поняла. Остальным не скажем.

— То есть, — уточнил он, — пока не умеешь? Это и хорошо.

Деревья расступились, убежали за спину, впереди появилась и понеслась к нам широкая поляна совсем без травы. Мягкий шорох под копытами сменился сухим стуком по твердой земле, я покосился на тень, уже почти привык, что у меня их две, одна темная, другая слегка красноватая, но обе с разной скоростью растут, а когда пересекаются, то на стыке тень становится ярко-зеленой или ядовито-оранжевой.

Фицрой, что все замечает, поинтересовался невинно:

— Что-то колдовское?

— Да, — пробормотал я. — Тени… Кто-то из колдунов как-то использовал их силу?

Он пожал плечами.

— Не слыхал. А можно?

— А как же, — откликнулся я. — Темная материя — это наше все. На сегодня. А также темная энергия.

Но если не обращать внимания на две тени от меня и моего коня, то я здесь как бы уже прижился. А что цветные тени… так они вообще-то весь мир делают цветным. Здесь воздух прозрачнее, вижу дальше, слышу лучше, а возможность хотя бы минимального уровня колдовства вообще делает жизнь почти прекрасной.

— Не сюда, — сказал Фицрой. — Охотники соберутся вон там между холмами. Загонщики пойдут широкими полосами справа и слева, сойдутся…

— А потом погонят бедных зверей на короля?

— И его гостей, — подтвердил он.

— Совсем озверели, — сказал я с неудовольствием. — С доставкой им, видите ли… Нет чтобы погоняться.

— Тебе что, — спросил он, — хуже?

— Я за справедливость, — возразил я. — Великий глерд Чехов сказал, что благородному человеку бывает стыдно даже перед собакой! А уж перед благородным оленем так и вовсе.

— Держись за мной, — посоветовал он, — тут завалы.

Падающие от старости и ветра деревья кое-где образовали такие буреломы, что проще было слезть и тащить коня за узду, помогая перебраться, чем возвращаться и искать обход.

Но человек произошел от обезьяны, как говорят креационисты, или это не они говорят, в общем, мы шли и тащили за собой испуганных и фыркающих коней.

Уламрия, в отличие от королевства Нижних Долин, похожа на застывший океан с исполинскими волнами, что за века превратился в землю, где волны стали зелеными холмами, а промежутки между ними теперь называются долинами.

Некоторые холмы стараниями ливней и ветров опустились настолько, что об их прошлом напоминают только небольшие возвышения, другие же уцелели, разве что потеряли острые гребешки.

Фицрой указал на достаточно высокий холм.

— Оттуда будет видно все, — сказал он гордо, подумал и уточнил: — Как мне вроде бы почему-то кажется. Такое у меня чутье. Охотник я или как бы нет?

— Скоро узнаем, — буркнул я.

Он первым покинул седло, а пока я бережно снимал мешок со снаряжением, стреножил коней и, шлепнув каждого до толстому крупу, велел пастись и нагуливать жир, нанося экономический ущерб улармийским землякам.

Я с мешком на плечах покарабкался на самую вершину. Голые камни, все еще с острыми гранями, птичий помет и перья, зато прекрасный вид на заповедный королевский лес, где водится, как заверил Фицрой, самая разная живность. И не просто водится, а ее там полным-полно, раз уж охотиться нельзя никому, кроме короля.

С вершины холма местность внизу напоминает скомканную зеленую шерсть на исполинской шкуре. Лиственные деревья стоят так плотно, что я начал беспокоиться, открытые места только у ручья да еще на двух-трех редких полянах.

Конечно, если добудут хорошую добычу, то наверняка не станут сразу возвращаться, а устроят пикник с вином и обильной едой, где будут хвастаться удачным выстрелом из лука или молодецким ударом ножа…

Хорошо бы им наткнуться на медведя. Я бы помог медведю, а то у человека слишком явное преимущество, а надо быть честными даже со зверьем, если зверь, конечно, зверь, а не человек.

Фицрой разложил на чистой скатерке мясо, сыр и хлеб, вытащил две чаши и бурдюк с вином. Я покосился с неодобрением.

— Думал, это я неженка…

Он ответил обидчиво:

— При чем тут? Я люблю уют и красивую жизнь. Чаши не нравятся?.. Так из бурдюка и свинья пить умеет!

Он сказал обидчиво:

— Я знаю свинью, что умеет пить из чаши!.. Еще как знаю. Но я добрый, даже не скажу свинье, что она свинья. Хотя она и сама знает…

Я смотрел, как он наливает вино, темно-красное, душистое, а когда я сделал глоток, охнул.

— Это то же самое, что наливали в королевском зале?

Он ухмыльнулся.

— А ты как думал? Я Фицрой, а не какой-то зачуханный Юджин.

— Согласен-согласен, — пробормотал я и сделал глоток побольше. — Просто бесподобное… Беру свои слова взад. Такое, ты прав, можно только из чаш! Из бурдюка — оскорбление и даже унизительно для такого вина. Недопустимо. У вина тоже есть достоинство, если оно благородное вино, а не всякое там.

Он блаженно улыбался, мы пили и неспешно ели, все это в самом деле напоминает пикник на свежем воздухе, даже подготовленная для стрельбы снайперская винтовка выглядит несерьезно, будто я пришел просто пострелять в белый свет.

Далеко-далеко вроде бы гавкнула собака, я человек городской и дитя асфальта, не среагировал, но Фицрой сразу допил вино и поставил на скатерть пустую чашу.