Гай Орловский - Любовные чары

Ригильт упал под звериной тушей довольно умело, обломок копья моментально выпустил, как только оно хрустнуло, выхватил из ножен длинный кинжал и точно вонзил оленю в левый бок по самую рукоять.

Фицрой довольно крякнул и потер ладони, мастерский удар прямо в сердце оценит и похвалит любой охотник.

Я дышал ровно, и когда Ригильт на пару секунд замер под оленем, нажал на курок.

Фицрой охнул, я сам не ожидал, что верх черепа герцога слетит в тот же момент, как голова умирающего оленя ткнется в грудь регента.

— Красиво, — прошептал над ухом Фицрой, — даже поэтично… Какие брызги, вон даже по дереву стекает кровь!

— Рога точно на морде, — сказал я. — Даже лучше, чем задумывал… Нам везет.

— Бей остальных? — предложил он.

— Уходим, — велел я. — Мы же красивые.

Он вздохнул.

— Я бы не утерпел…

— Думаешь, — спросил я, — мне их жалко?.. Не забудь чаши и бурдюк. Там что-то осталось?

Пока я складывал винтовку и закутывал в тряпки, прежде чем сунуть в мешок, он собрал чаши и бурдюк, связал в узел и понесся вниз с холма. Когда я сбежал за ним следом, он уже вывел коней из-под низких ветвей, держа под уздцы.

— Спасибо, — сказал я. — Уходим, но на рысях, на случай, если кто увидит.

Он кивнул, и обратную дорогу весело рассказывал истории, горланил песни, всяк увидит, что едут двое подвыпивших лордов от одних женщин к другим и ничего их больше не интересует.

Не знаю, что со мной, чувствую себя прежним, ничто не изменилось, но я убил и вот теперь, как ни копаюсь в себе, ну никак не чувствую в себе душевного надлома. Может быть, этих душевных надломов вообще не бывает, а это один из способов, чтобы на халяву получать заботу от государства, отдыхать в лучших санаториях под присмотром лучших врачей и сексапильных медсестер?

А что, психиатры тоже заинтересованы поддерживать придуманный ими «синдром войны». Это же большие заработки, расширение клиентуры, возможность купить более дорогую машину, дворец на Цейлоне, открыть еще один счет в банке…

Общество же, если даже и заподозрит неладное, постесняется пикнуть, правозащитники тут же набросятся с упреками. Вот так и нежатся побывавшие в горячих точках, якобы избавляясь от кошмаров.

А я, что я?.. Я человек в меру честный, если никаких душевных надрывов не испытываю, то и говорю, что не испытываю. Потому что пока еще не хочу на покой и в санатории, мне здесь начинает нравиться.

Что-то в этом есть древнее, настоящее, когда питекантропы растоптали австралопитеков и захватили мир, а спустя какой-нибудь жалкий миллиончик лет их самих растоптали кроманьонцы… Я тоже чувствую себя кроманьонцем, что улучшает человеческую породу, хотя, может быть, я уже тот, кто и самих кроманьонцев сотрет с лица земли ради более совершенного человека, а стереть с лица земли лучше всего силой, это надежно…

— Сделаем мир лучше, — пробормотал я.

Фицрой оглянулся, сказал бодро:

— Как правильно!.. Вон то село я давно приметил. С первого же дня.

— И что?

— Будем делать мир лучше, — заявил он с убеждением Галилея перед инквизицией. — Тебе нужна эта, как ее, алиби? Или не нужна?

— Еще как нужна, — ответил я. — Хотя и не совсем, а так, на всякий случай.

— Тогда едем.

Он бы остался в том селе еще надолго, понравилось делать мир лучше, но я решил, что для алиби достаточно, настойчиво оторвал его от улучшения человеческого вида, вытащил на свежий воздух.

— Нужно ставить перед собой цели, — заявил я. — Великие!.. Да, я знаю, что когда они голые, то леди и крестьянка смотрятся одинаково, да и ведут себя одинаково, но мне вот приятнее вытереться подолом великоледского платья, чем платьем из грубой мешковины!

Он вздохнул.

— Это да… Но ради такой малости…

— Это не малость, — сказал я сурово. — Это условность! А вся наша жизнь на условностях и разной ерунде, чем маются только люди. Однако простые люди почти не маются, а умные маются так, что вообще дуреют. С кем мы?

Он проворчал:

— Ладно-ладно, поехали. Умный больно. Ничего не понял.

— Я тоже, — возразил я с достоинством, — ну и что? Человеку дан язык и не дан животным. Вот и пользуюсь.

— У них тоже языки, — сообщил он. — Если хорошо приготовить такое блюдо, пальчики оближешь!.. А ты знаешь, как же мне понравилось создавать алиби!.. Никогда сложная и важная работа по сохранению государственной тайны не была такой… ну… нетрудной. Теперь я знаю, как она называется! Алиби…

— Так надо было, — буркнул я.

— И посуду бить?

— Это чтоб заметнее, — ответил я неохотно.

— А когда ты утащил в постель сперва Герту, а потом ее мать?

Я пояснил с неохотой:

— Это все для дела, понимаешь?.. Такая у нас работа. Пойдет шум, все будут знать, что как только наш посол уехал на охоту, мы сразу же в село к молодым девкам, где пили и безобразничали так, что даже выговорить стыдно.

Он сказал довольно:

— Я же и говорю, нравится мне это создавание алиби. И вообще в государственной службе посольства бывают приятные обязанности. И то, что мы улучшаем человеческую породу…

— Делаем мир лучше, — уточнил я, так наша деятельность звучит более обще и потому благороднее. — Все для гуманизма и человечности, а для этого нужно начинать с самых основ, понимаешь?

— Еще как, — заверил он и облизнулся. — Дипломатом неплохо быть, как вижу. Главное, у нас благородная обязанность делать мир лучше.

— И мы его сделаем, — пообещал я.

— Это наша обязанность, — подтвердил он.

— Плодитесь и размножайтесь, — пробормотал я. — Так сказал Господь…

Он спросил заинтересованно:

— Кто-кто?

— Это бог из дальних королевств, — сообщил я. — Он дал много заповедей людям, но эта была самая первая и самая главная: плодитесь и размножайтесь!.. Остальные можно и забыть, но эту нужно помнить и блюсти истово и твердо.

Те, кто не был приглашен на королевскую охоту, на мой взгляд, выиграли. Пили и ели в три горла, а потом в зал вбежал королевский слуга и прокричал, что на охоте в результате несчастного случая серьезно ранен лучший друг короля Антриаса, его союзник герцог Ригильт, потому пир прекращается ввиду недостаточной уместности.

Мы с Фицроем к этому моменту уже полчаса пировали за столом, оба понимаем, что королю Антриасу нужно сперва решить, сообщать или не сообщать, а раз уж сообщать все равно нужно, то сперва нужно решить, как именно…

Фицрой посмотрел на меня с укором, я напрягся, что-то Антриас темнит, в прицел я видел хорошо, как тяжелая пуля снесла герцогу верх черепа…

Финнеган подпрыгнул, на лице дикое и радостное изумление длилось целую секунду, затем помрачнел и сказал мрачным голосом:

— Горе, какое горе!.. Надо продумать, как именно выразить свое соболезнование его величеству.