Алла Гореликова - Корунд и саламандра

— С ума сойти, — восхищается Серж. — Да, непохоже это на тех подземных, какими я их себе представлял. Расскажи еще что-нибудь, а?

Я киваю. Прикрываю глаза. Вызываю в памяти самый любимый мой угол в сумеречной глубине дядькиной лавки. Сундук с изделиями гномьих мастеров, — когда лавка закрывалась, дядька разрешал мне рыться в нем, рассматривать и трогать руками чудную гномью работу. Дядька был ювелиром-перекупщиком. Он мало делал сам, но зато понимал работу других. Именно поэтому подземельные вели с ним дела.

Серж умеет слушать. И собственный рассказ увлекает меня, давние горести кажутся сегодняшними, а сегодняшние еще не наступили, до них еще жить и жить. Я рассказываю. Как приходили к дядьке гномы, как, сгрудившись вокруг лампы, обсуждали они подолгу достоинства «работы»… они каждую вещь так называли — «работа». Если, конечно, вещь того стоила. Тогда дядька махал костлявой рукой: «Подь сюда, обалдуй! Смотри». И я смотрел. Смотрел и слушал. Гномы никогда не говорили о чистоте камня или его игре. Зато в их речах каждый камень обладал характером. Душой. И душа эта могла проявиться работой, а могла умереть. Они говорили примерно так: «Вы, люди, не видите суть камня. Вам надо показать — вы умеете понять сделанное видящим. Но сами не сделаете так никогда. Работа не дается вашим рукам. Только поделки». — «Ну уж, — возражал дядька. — И у нас есть мастера». — «Есть, — соглашались гномы. — Но ты, почтенный Нико, ты, почти понимающий душу камня, скажи честно, разве их мастерство сравнится с нашей работой?»

Дядька вздыхал: «Что ж, и на поделки есть спрос. Тем более цену я за них не ломлю, как некоторые. А только правы вы в одном, почтенные: знающий покупатель переплатит, а возьмет ваше».

Дядька мой, светлая ему память, при всех своих недостатках душой не кривил никогда…

— Душа камня, — задумчиво повторяет Серж. — Красиво. А только переплачивать за душу… бред какой-то. По мне, если нож, так лишь бы острый, фляжка — чтоб не протекала, а вино — грело. И ладно.

— На самом деле не так уж и многому я научился, — вздыхаю я, припомнив тяжелые дядькины подзатыльники. — Не успел. Не зажился мой дядька, а тетка… ну, что говорить… сам, пожалуй, напросился.

— Шуганула? — понимающе щурится Серж.

— В первый же день. Да Господь с нею, с теткой, я бы и сам ушел. Так я что говорю… При всем своем невежестве подземельную работу я отличаю сразу.

— Да? — азартно вопрошает Серж. — А вот хочешь доказать?

И выкладывает передо мной на стол два ножа.

Руки мои сами тянутся к тому, что постарше. Затертый, невзрачный… еще невзрачнее рядом с другим — тот тоже не новый, зато притягивает глаз узорчатой рукоятью, подмигивает дешевенькими светлыми аметистами, с изрядной фантазией вплетенными в узор. У него и лезвие ярче, с хищным отливом. Зато этот, я знаю, не затупится. И рука не соскользнет с невзрачной рифленой рукояти. Я принимаю его на ладони, и ощущение спокойной надежности окутывает меня теплым плащом.

— Откуда он у тебя? — благоговейно шепчу я. — Серж, этот нож стоит, пожалуй, половину дядькиной лавки…

— Да брось, — отзывается Серж.

Понятное дело, он не очень-то похож на гномий. Но это настоящая подземельная работа. Да еще и старинная к тому же. А другой, прости, Серж, — подделка для дураков. Красивая безделушка.

Серж смеется:

— С ума сойти! Знаешь, ты первый угадал! Хотя я бы не сказал, что все прежние отгадчики были дураками. Согласись, друг Анже, в нем есть фасон! У меня его даже раз украли. А гномий… точить его, правда, не надо, и к руке славно приходится. А форсу никакого. Я его в память о друге таскаю. Прощальный подарок, можно сказать.

Последние слова брата Сержа пробиваются ко мне чуть заметной усмешкой сквозь стремительно наплывающую тьму.

Подземелье…

Бронзовая чаша с негасимым огнем, гнездовье саламандр, бросает пляшущие сполохи на ровный каменный пол и каменное же, в невысокую ступеньку, возвышение. Стены и потолок теряются во мраке, но темнота не давит, нет. Наоборот, ощущение простора и ликования охватывает здесь каждого подземельного жителя. «Сердце Подземелья» — так называют издревле такие пещеры, и каждая из них — священна.

Сердце Подземелья. Гномий мастер-старшина, коренастый и коряворукий, рассеянно полирует нож. Клинок блестит и без того, но мастеру нужно занять чем-то руки. Он волнуется.

«Сердце Подземелья, Негасимый Огонь, во имя завещанной предками жизни, пусть предначертанное свершится здесь и сейчас!»

Человечья женщина, прижимающая к груди годовалого ребенка, погружена в колдовской сон и не боится происходящего. Она улыбается во сне. Но будить ее нельзя. Проснувшись, поняв, она способна будет лишь на заполошные вопли. Воистину бессмысленное существо. Хуже ребенка, что сонно почмокивает у нее на руках. Принц, надежда Подземелья, и его кормилица.

Стоящий рядом с ними королевский стражник не таков. Гордое мужество — суть и смысл его. Раненый, спутанный наговором неподвижности, он не считает себя побежденным. И он прав, потому что не слабость и унижение его нужны Подземелью, а добровольная помощь. Снять с принца защитные амулеты может лишь человечья рука.

— Помоги нам, человек! Этим ты и себе поможешь.

«Какая насмешка, — горько думает мастер-старшина. — Мы, видящие суть камня, можем раскрыть ее своей работой и показать другим, невидящим. Мы, видящие и суть людей, ничего не способны сделать с ними. Сколько попыток договориться! Они понимают нас лишь тогда, когда сами хотят понять».

Колдун бормочет, вкладывая в древние фразы всю силу отчаяния. Наговор смирения, наговор страха, наговор безнадежности — одна за другой, плотной, ясно видимой искушенному глазу пеленой окутывают молодого стражника гномьи чары. Он боится. Он смирился с неизбежной гибелью. Он не верит в спасение.

— Выбери сам свою судьбу. Ты можешь остаться здесь — живым или почти мертвым, как получится. Ты можешь и вернуться. И принц вернется с тобой вместе, только с нашими амулетами вместо своих. И никто не узнает, что ты побывал в Подземелье. А потом ты случайно найдешь то, что вы, люди, называете «гномий клад». Ты станешь богатым, ты сможешь отдавать приказы, а не подчиняться им. Человек, мы готовы дорого платить за твою помощь. Очень дорого.

— Я не предам своего принца.

— Это не предательство, человек, верь. Так будет лучше для всех. Для людей, для нас.

— Не предательство, вот как? — Стражник кривит губы: словно улыбнуться хотел, а не вышло. — Или не тайно проникли вы в покои принца, или не чарами похитили его, или не подняли оружие на охрану?

Он боится. Он верит, что подписывает себе приговор, что после уговоров его ждут пытки, что он и впрямь может остаться здесь «почти мертвым». Он боится, и еще что-то… жалость? Что-то не сложилось — или только начало складываться, и жаль расставаться с жизнью на пороге чего-то нового и хорошего… да, похоже! Но его мужество сильнее. Мужество и гордость, как они украшают тебя, глупый королевский стражник! Даже та чушь, которую люди называют вассальной верностью, перестает казаться чушью, когда зажигает непреклонным огнем твои серые глаза. Вот выявили мы твою суть, и она прекрасна, как чистейший из драгоценных камней. И что? Легче нам от этого? Ты не хочешь нас понять.