Александр Громов - Русский аркан

— Хорошо, — отрывисто произнес Дмитрий Константинович. — Работайте. Полагаюсь на вас. Но в случае малейшего изменения обстановки — немедленно докладывайте мне лично. Да, кстати… государю доложили об опасности покушения?

— Никак нет, ваше импараторское высочество. Пока еще нет.

— Очень хорошо. У меня к вам личная просьба: не торопитесь докладывать. Здоровье государя в последние недели… несколько расшаталось, вы меня понимаете?

Еще бы Огуречников не понимал.

Бесконечные арбузно-тыквенные бахчи в сухих степях давно кончились, сами степи тоже. За вагонным окном замелькали сопки, одетые пышными елями. Легировский полистал географический атлас и сообщил, что дальше начнутся настоящие горы, особенно высокие после Байкала.

— Благодарю, у меня по географии всегда был высший балл, — чуточку насмешливо отозвалась великая княжна.

— А у меня нет. В этих краях я впервые. Немало погулял в молодости, но все больше по Волге-матушке, да по южнорусским степям, да по Кавказу… Думал: вот она, Россия. А то был российский хвостик.

— Так уж и хвостик? Может быть, все-таки голова?

— Если голова нынче повернута на восток, то где же быть хвосту? Вы только поглядите, какие здесь просторы! Людей мало, что верно, то верно. И дело делается через пень-колоду. Дорога эта стала казне раза в три дороже, чем следовало бы Воровство и разгильдяйство. — Увлекшийся было Легировский внезапно спохватился: — Но главное, конечно, то, что дело все-таки делается…

— Вот именно.

Легировский отрезал толстый пласт розового сала от здоровенного куска, коим разжился на полустанке под Красноярском, водрузил на хлеб, стал жевать. Великой княжне он таких деликатесов уже не предлагал, а та, в свою очередь, перестала ужасаться: как же можно кушать такую пищу? Прожевав, репортер подавил отрыжку, вытер руки о старую газету, скомкал ее и метко швырнул в корзину для мусора. Манеры его восхищали и одновременно возмущали Екатерину Константиновну.

— Вот едем вроде быстро, а пожалуйте любоваться — одноколейка, — продолжил он. — Где вторая колея? По проекту должна ведь быть. Если что-то случится на перегоне, как подать помощь? Если война, как быстро перебросить большое количество войск? По проекту первой очереди Транссиба двухпутка должна идти до самого Иркутска, а где она? В Омске кончилась.

— Будет, — уверенно сказала Катенька.

— Будет-то, может, и будет, но когда? Теперь возьмем Байкал. Известно ли вам, что обходной, с юга, путь проложен так себе, на живую нитку? По-честному, там еще работы непочатый край. Там версты пути не погонные, а поганые. Скалы рвать надо, туннели долбить. Это железная дорога? Это российская наша показуха, вот это что! И очень даже может случиться так, что пассажиров от греха подальше высадят и повезут водою. Как раньше возили. На колесном пароходике. Чух-чух, шлеп-шлеп.

— Откуда вы только все это знаете?

— Обязан. А известно ли вам, что…

Он не договорил — в дверь деликатно постучали.

И неделикатно отворили ее.

— Не угодно ли чаю? — ласково улыбаясь, молвил проводник, сунув в купе голову в фуражке. — Только что заварен. Чай превосходнейший, бублики свежайшие, икорочка паюсная. И лимон-с имеется.

— Благодарю, нет, — быстро ответил Легировский. — Если захотим позже, я сам к вам зайду.

— Как угодно-с. — И голова в фуражке скрылась.

Помолчали. Легировский морщил лоб, теребил себя за вислый ус, катал по лицу желваки.

— А я бы выпила чаю, — сказала Катенька. — Принесете?

— Гм…

— Извините, вы о чем-то думаете?

— Не нравится мне этот проводник. — Легировский жестко усмехнулся. — Очень уж глаза внимательные. Ни гроша еще от нас не получил, а любезен сверх меры. Появился недавно, до него другой проводник был. О чем это говорит?

— Филер? — тихонько ахнула Катенька.

— Он самый. Эту публику я за версту вижу. Поздравляю, вы в подозрении. Филер-то толковый, далеко не из последних. Такого абы кого пасти не пошлют.

На глаза великой княжны навернулись слезы.

— Как вы думаете… узнал он меня?

— Не знаю. Если узнал, то вряд ли уже успел доложить. Но если даже успел, то где-то там… — Легировский неопределенно помахал рукой в воздухе, — решают, что с вами делать. Ну и со мной, конечно, тоже, я ведь пособник. А пока там решают, время идет. Во всяком случае, до Иркутска мы можем ехать спокойно — там ведь понимают, что никуда мы из поезда не денемся… Как вы думаете, великому князю о вас доложат?

— Наверное. Вряд ли посмеют не доложить. Но…

Катенька не договорила. Легировский посмотрел на нее с подозрением.

— А что я могу? Выкинуть филера из поезда разве? Это лишь отсрочка. Дохромает до ближайшей станции и протелеграфирует. Тремя часами раньше, тремя часами позже — какая разница?

— Да-да, конечно… — спокойно ответила великая княжна. — Я понимаю.

Ей хотелось плакать.

Начальник станции Тулун-Узловая, красный и яростный, налитым кулаком тыкал в зубы машинисту Будрылину. Начальник был недавно назначен и в связи с проездом дальневосточного наместника очень боялся, как бы чего не вышло. Будто назло, в своем распоряжении он имел всего-навсего два паровоза и две паровозные бригады. Паровозы были хорошие, типа «Змей-Горыныч», и бригады до сегодняшнего дня казались начальнику станции вполне надежными…

И вот нате, любуйтесь — Будрылин пьян в стельку!

Подлеца трижды окатывали студеной колодезной водой — вотще. Били по щекам — с тем же результатом. Будрылин стоял на ногах только потому, что его поддерживали под мышки. При каждом тычке начальственного кулака голова машиниста откидывалась назад и упрямо возвращалась. Членораздельно говорить он не мог — мычал по-животному.

— Как ты смел, негодяй! — гремел на всю подведомственную территорию начальник.

Будрылин мычал.

— Ты хоть понимаешь, пьяная сволочь, что натворил? — И новый тычок угодил пьяной сволочи в нос.

Будрылин вдруг удивился.

— Н-не им-меешь права б-бить! — выговорил он, шмыгая кровоточащей ноздрей.

— А вот я тебе сейчас покажу, на что я имею право! — лютовало начальство.

— Да бросьте вы его, Филипп Филимонович! — не выдержал помощник начальника и сам же подал пример, выпустив истязаемого. Будрылин мешком осел на пол. — Сами же видите: бесполезно. Мы ему потом чертей выпишем, когда очухается. Сейчас не бить надо, а думать, что делать! Их благородие уже беспокоятся…

«Их благородием» был жандармский поручик, пока еще не посвященный в суть разыгрывающейся драмы. Посвящать его в тонкости работы с железнодорожными кадрами никому не хотелось.

Свистящее дыхание вырывалось из груди начальника. Однако цвет его лица стал понемногу улучшаться.

— Паровозы под парами?