Андрей Валентинов - Квентин

Уолтер Квентин поглядел в темное окно. Пусто, ни огонька, ни тени. Один в один — обложка последнего, четвертого томика, фон для жуткой личины в маске из блестящего металла. Чем ты силен, Злодей?

«ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕГДА ГОВОРЮ ПРАВДУ!»

Квентин, так и не ставший рыцарем, подумал немного, щелкнул пальцами.

— А ну-ка иди сюда, титановый!

Бу-бух! Ба-бах! Тресь! Дзинь!

Планету — вдребезги, астероид — в пыль, светит Солнце — погасим Солнце. По всей Галактике, на всех каналах и волнах — плач да вой. Пал Сириус, и Альдебаран пал, гибнут последние защитники системы Бетельгейзе. Нигде не найти спасения, немногие уцелевшие грузят на горб пожитки и бредут Млечным Путем куда глаза через стекла скафандров глядят, от смерти подальше.

Бесстрашный Капитан Астероид — в алмазной клетке. Две сотни черных астромагов ему лютую казнь измышляют, придумать не могут.

Но Злодею все мало. На то он и Злодей.

Огляделся титановый, фыркнул недовольно, голосом в мировое пространство ударил:

— Позывные шесть-шесть-шесть! Срочный эфир, без всякой очереди, по льготному тарифу. Внимание! Это я, Злодей, Мирового Зла воплощение, к вам обращаюсь. А мчитесь-ка сюда слуги мои наивернейшие, живые и не живые, негодяи, мерзавцы, убийцы, растлители, душегубы, профсоюзные боссы, пираты и сборщики налогов! Быстр-ро! Сорок галактических секунд, отсчет пошел!..

Примчались, понятно, и не трусцой — собственный визг опережая. Никому неохота в таком деле опаздывать! Злодей оглядел свое воинство, полыхнул черным огнем из глазниц.

Возговорил во гневе:

— А все ли злодейства мы совершили? Все ли взорвали, разрушили, на металлолом перекупщикам сдали? Всех ли обездолили, разорили, сожгли, живьем съели, заставили взять кредит?

Наивернейшие переглянулись, конечностями (у кого какие имелись) развели:

— Как есть, ваше мерзейшество! Все! И всех!

Хотел Злодей слуг своих на электроны и протоны разложить, но в последний момент воздержался. Когда еще такое отребье сыщешь? Вздохнул горько.

— Пользы с вас, недоумков! Учишь, учишь, а все без толку. Где тот лауреат нобелевский, что гравитационный параболоид измыслил? Жив ли мозгляк?

— Жив, ваше мерзейшество, живехонек! — заспешили верные слуги. — Не стали пока казнить лауреата, для мук особых припасли, чтобы не сразу, а по пальчику, по ноготку!..

— Так волоките его ко мне! Но сперва скажите, чем мы, злодеи, сильны, почему побеждали и побеждать будем?

— Потому что правду говорим! — завопила злодейская рать, от усердия на месте подрыгивая. — Правду, правду, одну только правду!..

Громыхнул Злодей тяжелым хохотом, всю Галактику сотрясая.

Маску снял, включил свет в купе, вынул портфель из-под сиденья, достал из него карту Франции, купленную в Лозанне, в привокзальном киоске. Сел за столик, развернул, пристроил поудобнее.

В первый миг Уолтеру почудилось, что время пошло вспять, и он снова в Южном Тироле на маленькой станции Баргарата-Мармарола. Водокачка, платформа, здание под светлой черепицей, горный хребет вдалеке. Только вместо фуражки сержанта Ларуссо — широкополая шляпа доктора Отто Гана. И людей побольше, за три десятка будет. Кто с корзиной, кто с цветами, два полицейских-ажана, рекламный плакат с белым корабликом посреди бушующих волн…

— Sallanches, mesdames et messieurs!

Салланш! Шляпу на голову, портфель в руку, чемодан в другую. Пора!

Телеграмму доктору Гану он послал без всякого умысла, просто сообщив, куда едет. Ответная начиналась с трех восклицательных знаков. Доклад немецкого фольклориста, посвященный летнему солнечному празднику древних германцев, был запланирован на той же секции, что и «Фольклорные традиции Южной Франции».

Платформа, непонятная галльская речь, резкий запах дамских духов, черная шляпа в качестве ориентира… Уолтер, решив обождать, пока разберут баррикаду из чьих-то чемоданов, возле которой суетились носильщики, поставил собственный на серый асфальт. Снял шляпу, дабы просемафорить доктору…

— Добрый день, альтесс. С благополучным вас прибытием!

Толчок был легкий, но молодой человек едва устоял на ногах.

— Ой! — прогудело слева. — Простите, альтесс, не рассчитал габариты.

Уолтер обмер — рядом с ним возвышалась гора, с неизвестной целью наряженная в строгий черный костюм и шляпу-котелок. Природный объект радушно улыбался, но глаза смотрели очень серьезно, цепко. Молодому человеку почудилось, будто его схватили за шиворот.

— Зовите меня Михелем, альтесс. Фамилия моя, извиняюсь, Вениг [86] Маленький ( нем .). , самому смешно.

Гора изъяснялась по-немецки, чем Перри немедленно и воспользовался.

— Простите, господин Вениг, но вы обознались. Меня зовут иначе.

Вершина Михель взглянула строго.

— Зовут вас именно так, альтесс. А имя-фамилия ваши — Уолтер Квентин Перри. Нам бы поговорить.

Тон был такой, что молодой человек невольно поежился. Везет ему на горы! Волк, Эйгер, теперь Михель-Котелок.

— Вальтер! Вальтер!..

Посланец Фонда Фаррагута облегченно вздохнул. Доктор Ган спешит на помощь! Черная Шляпа вынырнула из толпы, схватила за руку.

— Приветствую! Что тут у вас?

— Я тут, — сообщил Котелок. — Здравствуйте, доктор Ган.

Вещи отдали носильщику, дабы отнес к стоянке такси. Фольклорист пообещал обождать — поездка в отель намечалась совместная. Как выяснилось, Отто попросил устроителей конференции разместить их в одном номере.

Платформа быстро опустела, исчезли даже бдительные ажаны. Осталась лишь гора — и молодой человек при ней. Пистолет Перри отдал Роберту-пилоту, чтобы не тащить через границу, но на дворе стоял ясный день, и в случае чего можно просто убежать. Михель, вероятно, о чем-то догадался. Нахмурился, сунул ручищу в карман.

— Вроде пароля, альтесс. Вы эту монетку кое-кому должны остались.

На ладони-сковороде — медный кругляш с цифрой «4» посередине. По ободку надпись: «Рейхсбанк. 1932».

Молодой человек ощутил во рту подзабытый вкус «Киршвассера», фирменного напитка германского воздушного флота. «Мой сегодняшний выигрыш — четыре пфеннига, господин Перри». Монета «Бедный Генрих»!

Не обрадовался, почуял.

— Что с бароном, господин Вениг?

Вершина испустила тяжелый вздох.

— Плохо. С господином Виллафридом Этцелем фон Ашберг случился удар. Инсульт, если по-ученому. Не встает, не говорит почти. Пойдемте, альтесс.

Оставалось последовать за горой. Шли недалеко, обогнули здание станции, но не справа, как все прочие, а слева, по узкой аллее, усаженной пальмами-латаниями. Каменная лестница, десяток ступенек, за ними пустая улица, асфальт, голубая «Испано-сюиза» с серебряным аистом на радиаторе [87] В память великого певца Александра Вертинского: Ах, сегодня весна Ботичелли. Вы во власти весеннего бриза. Вас баюкает в мягкой качели Голубая «Испано-сюиза» .