Александр Чернов - Из западни [litres]

Тем временем идущий на всех парах «Добрыня» догнал «отступающие русские войска».

Рядовой Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка Александр Бурнос уходил с цзиньчжоуской позиции последним. Конечно, он не знал, что за день ожесточенного боя его полк потерял там 22 офицера, 770 унтеров и рядовых убитыми и 8 офицеров и 626 нижних чинов ранеными, выбив из строя у врага почти 4400 человек, из которых 1250 были мертвы. У него были заботы поважнее, чем размышления о том, кто из товарищей еще жив, а кто нет, и скольких «желтомазых» они забрали с собой. При обстреле люнета их роты с моря Бурноса засыпало близким разрывом снаряда. На откапывание, успешный поиск под кучами земли винтовки и безуспешный – правого сапога ушло около часа. Он уже готов был припустить вслед за уже еле видневшимися на насыпи дороги товарищами, но тут его кое-что отвлекло…

И сейчас этот здоровый, жилистый и злой на весь белый свет белорус, которого его непосредственный командир, поручик Кирленко, не раз называл худшим солдатом роты, с трудом переставлял ноги. Его за имеемое по всем вопросам собственное мнение, которое он к месту и не к месту высказывал, не любили офицеры и унтеры. Его за тяжелые кулаки и еще более тяжелый характер побаивались и недолюбливали служившие с ним солдаты. Желчный малоросс Кирленко за последний год продержал его под ружьем больше, чем любых других трех нижних чинов роты, вместе взятых.

Но в данный момент Бурнос идеально смотрелся бы не только на первой полосе «Токио Ниси-Ниси Симбун» как последний русский солдат, отступающий с поля проигранного боя, чему способствовали бы как отсутствующий сапог, так и грязный, замученный до крайности, потрепанный вид вкупе с легкой контузией. Его фотографию с гордостью поместили бы на первой полосе и «Новое время», и «Русский инвалид». Будь у них шанс ее заполучить.

Почему? Да потому что он не только упрямо тащил свою винтовку, волоча за зажатый в правой руке ремень. Через его левое плечо свешивался тот самый поручик Кирленко, легкая взаимная неприязнь с которым у обоих давно переросла в стойкую обоюдную ненависть. Поручика засыпало тем же разрывом, что и Бурноса, и его приглушенный стон, донесшийся из-под земли, не дал белорусу сделать ноги налегке.

Сейчас он продолжал переставлять их вдоль насыпи из чистого упрямства. Возможно, другой солдат давно оставил бы позади командира и с облегчением рванул «за помощью», лишь бы оказаться подальше от настигающих японцев. Он даже оправдал бы себя и перед начальством, и перед своей совестью тем, что с помощью товарищей быстрее вытащил бы офицера. Но сама мысль – бросить своего – пусть даже на время, пусть для его же блага, пусть даже Кирленко, которого он мысленно не один десяток раз придушил, не могла прийти в голову Александру. Если бы его спросили, зачем он тянет за собой еще и винтовку, то вопрошающий просто был бы послан. Скорее всего, причина столь бережного отношения к вверенному ему имуществу крылась в хозяйственной натуре померковного белоруса…

Звон в ушах и периодические стоны несомого тела не позволили солдату расслышать приближение догоняющего поезда. Да раздайся сейчас трубный глас архангелов – не факт, что Бурнос отреагировал бы: он был вымотан до крайности. Только длинный гудок нагонявшего состава и протяжный, жуткий металлический визг тормозов позади заставили его вытереть со лба пот и обернуться.

Увидев в паре десятков метров за своей спиной поезд, Бурнос резонно решил, что его догнали японцы. Устало уронив на землю продолжавшего оставаться без сознания поручика, Александр вскинул к плечу винтарь и всадил всю обойму в орудийный щит первого артиллерийского вагона: то ли ему привидилось чье-то шевеление в амбразуре, то ли просто целил по стволу пушки. Затем, передернув затвор, он охлопал себя по подсумкам, сидору и, окончательно убедившись в том, что патронов больше нет, слегка покачиваясь от усталости, застыл над телом командира в характерной позе со штыком на изготовку.

Из-за брони раздавался витиеватый русский мат под аккомпанемент противного верещания ушедшей в рикошет последней пули…

За встречей бронепоезда с бравым воякой из-за орудийного щита наблюдали шипящий от боли в ушибленном боку Балк, великий князь Михаил и матерящийся Ржевский. Вернее, именно сейчас не наблюдали: наименее удачно из всех троих упал Балк, что неудивительно, учитывая, что ему сначала пришлось сбить с ног своих оторопело открывших рты товарищей.

– Запорю, скотина! – фальцетом проорал, не вставая, однако, с настила, Ржевский. Но стиснувший от боли зубы Балк не успел начать отчитывать поручика, как за него взялся его «командир и заместитель по всем вопросам» великий князь Михаил:

– Поручик, молчать. И ни слова про свечку!

На что тот обиженно захлопал глазами.

– Нет уж, милостивый государь, вы сейчас у меня к этому солдатику выйдете и в ноги ему поклонитесь! На таких, как он, вся земля русская держится уже тому лет как… много, а вы: «запорю»… Как так можно со своим боевым товарищем? Серж, подсчитайте лучше, сколько он на себе командира протащил, но при этом еще и оружия не бросил. Нет, знак отличия Георгиевского ордена этот воин заслужил однозначно!

Здесь Василий, вполне удовлетворенный успехами своего августейшего ученика в деле нравственного воспитания подчиненных, тем не менее счел необходимым вмешаться:

– Только выходить к нему пока не надо, Михаил Александрович… – Балк смог наконец продышаться и сквозь ломоту под ребрами, куда пришелся удар угла лафета, пояснил: – Видите же, у человека шок и контузия. Он с этой стороны никого кроме японцев не ждет. Вы ему кланяться станете, а он вам – «коротким коли». Но насчет Георгия солдатику – это очень верно. Позвольте-ка мне с товарищем солдатом пообщаться.

Привстав на колено и высунув голову из-за броневого ограждения, Балк как мог громко гаркнул:

– Эй, братец, у тебя все патроны вышли или еще есть? А то мы подкинем, коли надо.

– Мне на вас и штыка хопиць, гады жаутопузыя, – не удивившись, что японцы говорят с ним на чистом русском языке, мгновенно ответил Бурнос.

– А за какого же рожна ты, солдатик, портишь краску русского бронепоезда «Добрыня»? – встав в полный рост, грозно поинтересовался Балк. – Да еще чуть не застрелил великого князя Михаила Александровича Романова? Что за самоуправство, ТОВАРИЩ боец?

– Гусь свинне не таварышь, – тихонько, как ему показалось, пробормотал себе под нос Бурнос. Он, наконец, поверил, что это свои, и, расслабившись, кулем осел на землю. Рядом с плюхнувшимся на насыпь бесчувственным телом Кирленко картинно воткнулась штыком в землю винтовка…

– Ну, я такой еще гусь, что с любой свиньей справлюсь, не беспокойся, – отозвался спрыгнувший на землю Балк. – Эй, в третьем броневагоне, а ну, четыре человека с носилками сюда! Примите раненого! А по поводу «товарищей» я тебе, любезный, сейчас объясню, но давай на ходу – время дорого, так что полезай в первый броневагон. Заодно расскажешь, как дошел до жизни такой.