Александр Михайловский - Война за Проливы. Решающий удар [СИ litres]

– Постойте, госпожа Антонова, – сказал британский король, – нам прекрасно известно, что Наполеон Третий был буквально взбешен, когда русский император Николай Первый обозвал его в поздравительном письме по поводу коронации дорогим другом вместо дорогого брата. Но зато моя маман, как считается, действовала исключительно в государственных интересах, ибо Российская Империя угрожала британским владениям в Индии и по всему миру. В то время я пребывал в уже достаточно зрелом возрасте, и прекрасно помню разговоры о том, как огромное государство на Востоке утесом нависает над Европой и всем миром, и как для нас важно сократить влияние Санкт-Петербурга на международные дела, уменьшив непомерную мощь Российской Империи. Русский император Николай Первый и в самом деле был не самым добрым государем. Он вторгся со своими армиями в Венгрию, подавлял стремление к свободе многих кавказских народов, и по его приказу после битвы при Синопе русский военный флот расстреливал спасающихся вплавь турецких моряков.

– И все это правда только потому, что об этом писали британские газеты, – с сарказмом произнес император Михаил, – ты, дядя Берти, думай, что ты говоришь и кому. В Венгрию русские войска вступили по приглашению законного венгерского короля и австрийского императора Франца-Иосифа, который отблагодарил за свое спасение жесточайшей неблагодарностью. Что же касается подавления стремления к свободе народов Кавказа, то эта свобода воспринималась ими как возможность совершать набеги на русские селения, грабить и уводить в рабство подданных империи. Если бы подобные свободолюбцы обитали поблизости от ваших владений, то к настоящему моменту они были бы истреблены, как какие-нибудь аборигены Тасмании.

А вот это был удар королю не в бровь, а в глаз. Если истребление американских индейцев было совершено руками североамериканских поселенцев, за которых правительство в Лондоне как бы не несло никакой ответственности, то геноцид тасманийцев целиком и полностью находился на совести британских поселенцев. Но генералу Антоновой произведенного императором эффекта показалось недостаточно, и она добавила немного от себя.

– И вообще, ваше британское величество, – сказала она резко, – не британской державе, на протяжении столетий жестоко подавляющих своих подданных ирландской национальности, рассуждать о подавлении стремления к свободе. Один Великий Голод, случившийся в конце сороковых, унес в могилу шестую часть ирландского населения, и еще столько же заставил эмигрировать в Северную Америку на кораблях-гробах, едва способных пересечь океан, не развалившись в пути. В настоящий момент население этой вашей территории вдвое меньше, чем до 1845 года; и почти столько же населения, как сейчас, было в независимой Ирландии, когда наша эскадра покинула мир двадцать первого века, хотя впоследствии эта территория больше не переживала катаклизмов подобного масштаба. Ущерб, нанесенный ирландскому народу в правление вашей матери, оказался невосполнимым.

Точку в дискуссии поставил адмирал Ларионов:

– Могу добавить, что сведения о расстреле спасающихся турок при Синопе были целиком и полностью выдуманы британскими журналистами, близко не видевшими того сражения и судившими о русском флоте по привычкам и обычаям вашего собственного Роял Нэви. Разве отказались бы британские моряки от возможности потешить великобританское эго, стреляя в спины спасающим свои жизни дикарям?

– Ну хорошо, господа из будущего, – проворчал король Эдуард, – можете считать, что вы пригвоздили мою шкуру к позорному столбу. Мы, британцы, мерзкие, подлые, аморальные и беспринципные, как и всякие накопители капитала ради самого капитала, как писал господин Маркс. Но я все равно не вижу, каким образом моя мать в своем враждебном отношении к Российской империи могла иметь личные мотивы, отличающиеся от декларируемых ею государственных интересов Британской империи?

Генерал Антонова скептически хмыкнула и сказала:

– Я удивлена, что вы не посвящены в подробности той истории. Хотя, быть может, в вашей семье память о тех событиях была под запретом, и поминать о ней вслух было не принято, чтобы не бередить старые сердечные раны вашей матери. Все началось ровно семьдесят лет назад, когда Лондон с официальным визитом посетил блестящий наследник российского престола цесаревич Александр Николаевич. Если в преддверии этого визита Лондон судачил об этом как о предстоящем набеге одетых в шкуры необузданных дикарей, то после приезда русской делегации британская публика была поражена блеском, образованностью и утонченностью молодых русских аристократов. Но звездой этого светского шоу-балета, несомненно, был сам наследник-цесаревич – он оказался не только умен и прекрасно образован, но и пользовался несомненным успехом у дам и девиц из самых знатных семейств. А тут юная королева Виктория – красивая, яркая, незаурядная, и к тому же незамужняя. Одним словом, эти двое втюрились друг в друга со всем пылом своих душ, да только Александр Николаевич еще помнил, на каком он живет свете, а ваша маман, которая вела себя на грани фола, уже нет. Выйди она замуж за этого прекрасного обаятельного красавца, нежно влюбленного в ее красоту – и тогда с нее спали бы путы зловредной Кенсингтонской системы, наложенной на юную королеву с целью сломать волю и укротить дух. Были в Британии люди, рассчитывавшие править страной из-за спины сидящей на троне бессильной и безвольной куклы-марионетки. Сложившаяся ситуация встревожила в первую очередь именно их, ибо брак Виктории и Александра рушил все их планы – и в Санкт-Петербург полетели письма, которые следовало бы именовать доносами. Писали императору Николаю Павловичу и его собственные подданные, сопровождавшие в поездке по Европам наследника престола. Для них предполагаемый брак наследника российского престола с британской королевой вообще колебал основы мироздания. Неприемлемыми были оба варианта развития ситуации: и личная русско-британская уния двух монархов, при которой Россия целиком и полностью подпадала под влияние туманного Альбиона, и отказ Александра Николаевича от престолонаследия с переходом хода к следующему сыну императора Николая, Николаю Николаевичу, обладавшему всеми шансами войти в историю с эпитетом «Безумный». Николай Первый тогда таких подробностей о жизни своего потомства не знал, но остроту ситуации чувствовал инстинктивно. Именно поэтому он написал своему старшему сыну грозное письмо, требующее, чтобы тот, пока дело не дошло до греха, поскорее возвращался домой и думать не смел о британской королеве, а вместо того выбрал бы в качестве основного варианта Гессен-Дармштадскую принцессу Максимилиану Вильгельмину. Надо думать, что Александр Николаевич проявил некоторое малодушие, и на последнем свидании с целью самоправдания показал это письмо своей несостоявшейся невесте, после чего та возненавидела его за слабость, а его отца – за жестокосердие. Так закончилась сказка о большой и чистой любви двух молодых людей и началась суровая политическая быль, ибо ваша маман меньше всего была пригодна к роли безвольной марионетки. Иррациональную ненависть к России, родившуюся из той несчастливой страсти, королева Виктория аккуратно задрапировала рациональными мотивами государственных интересов, после чего бережно пронесла в своем сердце через всю жизнь, сумев воспитать несколько поколений британских политиков, свято уверенных в изначальной порочности и опасности русского влияния где бы то ни было. И первый раз эта ненависть вырвалась наружу именно во время свидания на острове Уайт с французским императором Наполеоном Третьим, раздосадованным бестактностью императора Николая. Именно тогда эти двое решили объединить свои силы в войне против России, позже названной Крымской или Восточной, – и у каждого из них на это были свои, глубоко личные мотивы.