Райса Уолкер - Грань времени [litres]

– Ты играешь на чем-нибудь, Кейт? – спрашивает сестра Эльба, когда мы поднимаемся по лестнице.

– К сожалению, нет. Я пару лет брала уроки игры на фортепиано, но это не мое. Но я изучаю историю, и Марта сказала, что гармоника довольно древний инструмент.

– На самом деле он называется «армоника», без буквы «г», – говорит она. – И он действительно древний. Если мой дядя прав – что, должна признать, случается не часто – то это был один из инструментов, сделанных самим Бенджамином Франклином.

Мы входим в небольшое здание, которое я помню из газетной вырезки, и у меня перехватывает дыхание. Я будто вижу здесь те тела на скамьях и чиновников, столпившихся в проходе.

Сестра Эльба, которая все еще держится за мою руку, должно быть, почувствовала мое состояние, потому что спрашивает:

– Что случилось, дитя?

Я изо всех сил пытаюсь найти приемлемое оправдание и в конце концов решаю выдать что-то отдаленно правдивое.

– Просто на мгновение вспомнила о своем дедушке.

– Я так понимаю, его уже нет с нами? – говорит она, похлопывая меня по руке. – Что же, сейчас он в лучшем месте. Ты просто скучаешь по нему. И это нормально. Все это – часть естественного порядка вещей. Теперь за тобой каждый день присматривает ангел.

Ее последняя фраза вогнала меня в дрожь. За мной следят? Вполне вероятно. Ангел? Не сказала бы.

В этом храме она чувствует себя словно рыба в воде. Она проходит в глубь церкви, проводя пальцами по скамьям справа от нее. Я использую этот момент, чтобы вывести интерфейс на ключе ХРОНОСа и установить стабильную точку прямо за последним рядом скамей, а затем следую за ней по проходу.

Церковь выглядит иначе, если оглядывать ее с передних рядов. На фотографиях ее запечатлели с противоположной стороны, поэтому меня не так беспокоят воспоминания. Помещение прекрасно в своей простоте, послеполуденное солнце мягко освещает полированные деревянные скамьи, покрытые самодельными подушками. Это совсем не то, что богатые киристские храмы, но здесь, мне кажется, гораздо более вероятно, что кто-либо в поисках божьей помощи найдет ее.

– У вас прекрасная церковь, сестра Эльба. – Я устанавливаю еще одну стабильную точку в углу, а затем перехожу на другую сторону.

– О, эта церковь не моя, дитя. Я просто имею честь преподавать здесь.

– А какой конфессии принадлежит ваша община? – спрашиваю я, отчасти потому, что мне интересно, но также и потому, что если я буду поддерживать с ней разговор, это даст мне шанс установить еще несколько стабильных точек.

– Вот это очень хороший вопрос. К сожалению, у меня нет ответа на него. Некоторые члены моей семьи принадлежали к церкви друзей. Ты, вероятно, знаешь их как квакеров. Но среди нас есть верующие всех религий. Я просто проповедую то, что чувствую сердцем, и иногда они соглашаются со мной, а иногда нет. Естественный порядок вещей, люди будут поклоняться по-своему. Если кто-то настолько не согласен, что не может быть счастлив здесь, он в конце концов устает ворчать и уходит. Как Марта. Она уже почти взрослая и скоро покинет нас. Здесь ее ничто не удержит, поэтому она отправится в город, и, бог даст, она найдет своего мужчину и перестанет строить глазки тем, кто уже занят, – сестра Эльба смеется и качает головой. – Но я все же надеюсь, что Марта в конце концов найдет дорогу обратно к нам, и когда она вернется, поймет, что здесь ее дом.

Она поворачивает голову к тому месту, где я была в последний раз, когда говорила, и щурится, затем оборачивается, пока снова не находит меня.

– Господь всемогущий, дитя мое, ты порхаешь, как бабочка. Что тебя так взволновало?

– Ничего, правда, – отвечаю я, устанавливая очередную точку, на этот раз для наблюдения за маленькой дверью на правой стене церкви. – Я просто немного гиперактивна. – Не уверена, что в 1911 году слово « гиперактивность» вообще употреблялось, но, думаю, что она меня поймет.

Ее рассеянный взгляд задерживается на мне еще на минуту. У меня возникает странное чувство, будто она видит меня насквозь.

– Но ведь это неправда, не так ли? Что-то тревожит тебя. Ты не беспокоишься о своем молодом человеке, который там с нашей Мартой?

– О, нет, мэм. Это… ничего страшного.

– Я хороший слушатель, если тебе нужно выговориться.

Я молчу, и она тихонько посмеивается.

– Похоже, ты еще не готова. Ну, тогда иди сюда, я покажу тебе изобретение Бена Франклина. Оно играет очень красивую музыку, если показать, кто здесь главный.

Она открывает деревянный сундук, который на газетной фотографии выглядел как прямоугольник, но на самом деле оказался суженным, причем одна сторона почти вдвое шире другой. Футляр больше метра в длину и, наверное, полметра в ширину и глубину. Внутри находится стеклянное творение, немного напоминающее по форме рожок мороженого, широкий на одном конце и сужающийся на другом. Присмотревшись внимательнее, я вижу, что на самом деле это десятки хрустальных чаш, вложенных друг в друга и нанизанных на веретено. Края чаши окрашены в семь различных цветов последовательно. В передней части коробки стоит плоское блюдо, наполненное водой.

Сестра Эльба с любовью проводит указательным пальцем по выступам инструмента.

– Франклин был из семьи квакеров. Предположительно, он изготовил это для моей прапрабабушки. Когда я перевозила его из Канады, одна из чаш сломалась. Перевозка стоила мне больше денег, чем я могла себе представить, и я всю дорогу беспокоилась, не сломается ли инструмент совсем. А в этой чаше есть трещина. Видишь? Прямо здесь? Поэтому мы, вероятно, скоро лишимся и ее. Жаль, но, я думаю, что это нормально. Наверное, все это часть естественного порядка вещей. Не хочешь сыграть?

– Конечно. – По правде говоря, сейчас я бы предпочла попрощаться, когда точки уже готовы, но так как именно под этим предлогом меня пригласили в часовню, я чувствую, что обязана.

– Пользовалась когда-нибудь швейной машинкой?

– Нет. – Я видела, как бабушка Келлер пользовалась своей, но, поскольку у нее электрическая модель, которая работает от розетки, я не упоминаю об этом.

– Что ж, вот эта педаль вращает армонику, как та, что на швейной машинке, двигает иглу. Нажимаешь на педаль, затем опускаешь пальцы в воду и прижимаешь их к краям стекла, когда оно вращается.

– Значит, разные цвета – это разные ноты?

– Верно. Основные цвета производят аккорд До мажор. Давай, попробуй.

Я нажимаю на педаль правой ногой и смачиваю пальцы, затем прижимаю их к красным, желтым и синим полосам в середине. Инструмент визжит, а ноты сильно колеблются.

Она улыбается.

– Держи пальцы ровно. Старайся одинаково давить на каждую.

Когда я нажимаю чуть сильнее, ноты сливаются воедино. Я бы не назвала это музыкой, но ушам уже не так больно. Я пробую еще несколько нот и понимаю, почему Марта недовольна. С пианино все гораздо проще.