Николай Коростелев - Храм Юнисы [litres]

– Голодная?

Гостья смущённо опустила голову.

– Пойдем покормлю.

Дунька быстро раскинула на столе скатерть, принесла две глубокие тарелки и серебряные, искусно червлёные ложки. Девушка с удивлением посмотрела на дорогую посуду.

– Наших мастеров работа, – кивнув на ложки, улыбнулась Дунька, щедро налила в тарелки горячих щей и сама уселась за стол.

Гостье повторять приглашение не понадобилось, она взяла ложку и стала уплетать щи. Лица обеих блестели от пота, но они только молча переглядывались.

– Поесть не дура, и в работе будет хороша, – прикинула хозяйка, достала стеклянный графин и лукаво улыбнулась, – пригубляешь?

Новенькая с вызовом тряхнула головой. Выпили.

Захмелевшая деваха рассказала о себе… Как большой семьёй приехали издалека искать лучшей доли, отец и братья нанялись на прииски Елисеевых, а ей предложили работать в хозяйской усадьбе. Она согласилась.

– Что молодой бабе в тайге-то делать? А здесь, глядишь, и жених найдётся.

– Найдётся, – кивнула Дунька, – ребята наши – хоть куда.

Выпили ещё. Хозяйка, прищурив пьяненькие глаза, наставляла гостью:

– В чуланах работных вымой нары, тараканов повыгоняй, полы подмети.

А насчет жениха? У нас ребята крепкие, могутные. Заглядывайся, никто слова не скажет, – она покрутила пальцем в воздухе, – окромя одного, чуешь? – глаза Дуньки позеленели, брови сдвинулись, – вот никто он мне, а берегу, – пьяно вздохнула она, – чуешь?

Гостья вспомнила ладного молотобойца с золотистой бородкой, икнула и пьяно кивнула. Сытные щи и хмельной напиток «наступили на глаза». Хозяйка с гостьей спустились в прохладную подклеть и дружно захрапели.

Первой продышалась от хмельного дурмана Дунька:

– Батька скоро с прииска наедет, а мы тут бока давим!

Разбудила новенькую и отвела в рабочий барак:

– Вот ведро и тряпка. Приступай!

В бараке было темно и душно. Девушка распахнула настежь двери, подоткнула юбку и принялась за уборку…

Санька пришёл из кузни первым и увидел, как недавняя девчонка скребла ножом и тёрла мочалом лавки. В серой полутьме бесстыдно белели её длинные ноги, а в разрезе расстёгнутой кофты колыхалась тяжёлая грудь.

Волчок отвернулся, но не стерпел – оглянулся и встретился с её шаловливыми глазами. Она и не думала оправлять одёжку.

– Не смущай! – задыхаясь, взмолился Санька.

В лампе качнулось пламя, выгодно подсветив и без того провокационную позу искусительницы. Волчок застыл на месте, не в силах оторвать глаз от бесстыжей красавицы.

– А ты не гляди, – насмешливо отозвалась девчонка и выпрямилась – вся стройная, пригожая, в глазах – пожар.

Похотливое желание охватило его.

– Не могу, – двинулся к ней Санька, широко раскинув руки.

Пламя в лампе заколебалось, фитиль зашипел и погас.

– Ой, что ты!? – пискнула провокаторша, – народ идёт.

– Пусть, – прохрипел он, пытаясь поймать её. На пути попадались скамьи, стол, нары. Всё ненужное, как назло, лезло под руки, а в раскрытую дверь, нагло ухмыляясь, подглядывал рогатый месяц.

Наконец, руки Саньки наткнулись на её жаркое тело и скользнули по талии вниз. Пальцы ощутили горячее бедро и уже шарили внизу живота.

– Не здесь, – охнув, прошептала она, оттолкнула его двумя руками и юркнула в темноту…

По усадьбе Елисеевых не торопливо брёл хозяйский приказчик Сивко. За его спиной в хозяйских хоромах тускло светились поздние огни. Постукивая о землю длинной суковатой палкой, он придирчиво оглядывал амбары и склады. Приказчик уже заканчивал обход, как вдруг за изгородью усадьбы услышал возню. Сивко насторожился и подкрался ближе. Несмотря на густую темноту ночи и колючесть кустов, он всё услышал и всё разглядел…

Утром он зашёл к хозяйке и доложил:

– Новая-то работница Саньку Волчка мутит. Сам видел, за оградой в перелеске не ягоду-малину собирали, греховодники. А как стонали, бесстыдники, – смаковал подробности Сивко.

– Врёшь! – зло крикнула Дунька.

– Ей-ей, – перекрестился приказчик.

– Пошёл вон, сплетник, – взъярилась она.

Приказчик бочком шмыгнул в дверь, а Дунька тяжело опустилась на лавку.

На душе стало тоскливо и гадко. В полдень она сбегала в перелесок, всё верно: ромашки подавлены, трава помята, земля вокруг притоптана…

Целый день она ходила тучей. Была раздражительна и мрачна, под глазами легли тени. К вечеру пришло решение.

– Добро, греховодница, – полыхнула ненавистью Дунька, – и вызвала в горницу артельских охранников. – В перелесок каждую ночь воры жалуют, никак недоброе замышляют.

– Поймаем, хозяйка.

Наступила ночь. В усадьбе погасли огни. В перелеске мелькнули две тени, притихли, затаились. Наступила тишина, лишь ветерок с реки лениво шелестел листвой. Послышалась возня, любовные вздохи и шорох одежды.

– Попались, голубчики, – возникшие из темноты охранники скрутили любовников, Саньку посадили под замок, а девчонку повели к хозяйке.

Дунька вышла на освещённое фонарями крыльцо и присела на ступеньку. Опустив голову, долго молчала, потом тряхнула головой и подняла на соперницу глаза. Та не отвела взгляда. Без платка её тёмные волосы рассыпались по плечам.

– Что, платок в кустах греховодных вместе с совестью потеряла? – презрительно усмехнулась Дунька. – Говори, был грех?

– Нет, – твёрдо ответила девчонка.

– Любишь? – глухо спросила Дунька.

– Полюбила, – опустила та голову.

– Так, – задохнулась от ярости Дунька, глаза её налились кровью. – Чужого человека в грех вводишь? Сатана! Сечь её! Стрекавой сечь!

Охранники смущённо качнулись:

– Так баба же!

– Сечь! – надвинулась на них Дунька, не то завтра всем расчёт!

– Где сечь-то? – сдулась охрана.

– Здесь! Сейчас! При мне! – кипела Дунька.

Девчонку опрокинули на колоду и разорвали одежду от ворота до низа. Два охранника нарвали по большому венику стрекавы, крапивы, и не столько больно, сколько обидно высекли. Опозоренную девушку выгнали за ворота.

Придерживая руками порванную одежду, давясь слезами и пошатываясь, она побрела в темноту улицы…

Волчка два дня морили голодом, но о деле дознался приехавший с прииска старый хозяин.

– Ты пошто людей казнишь? – грозно глянул он на сноху.

– Новенькая с работными блуд затеяла, я велела её высечь да прочь гнать. А то, что стрекавой, а не розгами – пожалела, девка всё же.

– Ладно, дело прошлое, высекла и высекла, а Волчка выпусти – работы невпроворот.

Вечером Дунька пришла в баню, где под замком держали Саньку. Он сидел на лавке, опустив голову. Жгучая ревность полыхала в груди, а сердце тянулось к греховоднику. Изголодалось, истомилось оно без мужской ласки и тёплого слова.

– Встань! – Дунька шагнула вперёд и остановилась перед Санькой.