Михаил Алексеев - Стилет для «Тайфуна» [litres]

– Леша, знаешь моего друга Богомолова? Большой такой подполковник из комендатуры. Передай ему эту записку. Только обязательно сегодня! Очень прошу!

После чего открыл сейф, достал штатный ПМ в кобуре, пачку патронов, портупею, офицерскую сумку и стоящий внизу вещмешок, в котором Трофимов на всякий случай хранил сухпай, несколько банок консервов, аптечку со специально подобранным набором медикаментов. Достал из кармана и на место кобуры положил мобильник и документы на машину с правами. После чего снял с вешалки позади стула и надел теплые штаны из зимнего комплекта камуфляжа. Одевшись, потопал берцами и, критически осмотрев их, из стола достал комплект зимних портянок. Упаковав все, что ему представлялось необходимым, надел портупею с кобурой. Пачку патронов сунул в карман. Задумчиво оглядев свои приготовления, подытожил: «Ну, вроде ничего не забыл. Так, присядем на дорожку». Закрыв сейф и усевшись на стул, оглядел притихших и внимательно глядевших на него сослуживцев.

Поднявшись и положив ключ на стол, произнес:

– Леша, ключ тоже ему отдай. Ну, все, мужики, бывайте!

Уже в дверях его догнал возглас: «Ни пуха!», ответил: «К черту!» – и захлопнул за собой дверь, понимая, что, переступив порог, он сделал шаг в другую жизнь. И какая она будет, длинная или короткая, теперь зависит не только от него.

Нельзя сказать, что в частях, окружавших Особый район, ни сном, ни духом не подозревали о грядущих событиях. Скрыть звук сотен моторов в нескольких местах проклятого большевистского «черного пузыря», как называли этот район в войсках доблестного вермахта и еще более доблестного люфтваффе за невозможность проведения какой-либо разведки на его территории, было невозможно. Пехоту, занимавшую передовые траншеи, опоясавшие район, успокаивал факт тотального минирования нейтральной полосы. На это ушло очень много ночей, и оно было оплачено десятками жизней немецких саперов, но это стоило того. Конечно, уничтожить минные поля большевики могли. Например, артиллерийским огнем. Но дело это не быстрое, и о внезапной атаке и речи быть не могло. Поэтому никаких мер, кроме усиления внимания, предпринято не было. Да и какие меры можно было принять? Артиллерия большевиков фантастически точно уничтожала все тяжелые орудия калибром более 3,7 см, и это неизменно происходило на всей дальности стрельбы их, проклятых тысячами немецких солдат и офицеров, пушек, то есть почти на глубину более двадцати километров от передовых позиций русских. В итоге войска, блокировавшие район, имели в качестве противотанковых средств только «колотушки». И очень редко более мощные пушки, позиции которых русские либо не увидели, либо и не могли увидеть.

Все началось, когда на снег опустилась ранняя зимняя ночь. Неожиданно на южной и северной сторонах кольца окружения русские начали артобстрел. Как всегда, точный и безжалостный. Командиры подразделений первой линии отвели личный состав в укрытия второй линии траншей, оставив на местах наблюдателей и немногочисленные средства усиления. И только немногие из них смогли рассмотреть, как примерно через час после начала артобстрела со стороны русских позиций в небо взвились странные ракеты. Странные, потому что они не долетали до немецких позиций. Но обрадоваться этому очевидцы происходящего с немецкой стороны не успели. Потому что там, где упали эти ракеты, внезапно взорвались десятки мин. Немецких мин. И в минных полях от русских позиций появились коридоры, отчетливо отмеченные черными разрывами на белом снегу. А минуту спустя, когда наблюдатели еще не успели доложиться по телефону своим командирам, обстрел закончился, и по этим коридорам к немецким позициям рванулись русские танки с минными тралами, под которыми иногда хлопали уцелевшие мины. Еще через полчаса первая линия на северном и южном участках обороны немецких войск была прорвана. Колонны советских танков и бронемашин клиньями пронзали рыхлую оборону, и остановить их можно было лишь артиллерий от 7,5 см. Которой тут просто не было. Ее вообще не было – русские в этот раз, казалось, превзошли сами себя, были уничтожены даже позиции орудий, считавшихся ранее не выявленными.

Когда он вернулся к бронетранспортеру, комдив одобрительно крякнул и подал ему руку, помогая взобраться на броню.

– А твое командование как?

– А что командование? Дальше демобилизации не отправит.

Спустившись в люк, Алексей огляделся. Дежурный синий свет при закрытии люка сменился на яркий неоновый. Просторный отсек с двумя рабочими местами – командира со столом для работы с документами и дежурного связиста, перед которым были смонтированы несколько разнотипных радиостанций. Кроме Михайлова и связиста, в отсеке больше никого не было.

– Странно! А Михаил Андреевич где? Он же обычно с вами.

Первоначальный негатив, возникший между Трофимовым и замполитом Михайлова полковым комиссаром Зириковым, возникший при их знакомстве, был ликвидирован во время коллективного просмотра фильмов, сопровождавшегося употреблением спиртного – в целях укрепления дружеских отношений, так сказать. Надо отметить, метод сработал. Не сказать, что они стали друзьями не разлей вода – все же разные жизненный опыт и воспитание сказывались. А еще Алексей был старше Михаила на десять лет, и в силу возраста понимание слова «дружба» у него было более осторожное и глубокое. Тем не менее взаимное уважение в их отношениях заняло подобающее положение. И теперь, не увидев Зирикова, Трофимов удивился.

– Комиссар решил, что я тут без него справлюсь.

– Не понял.

– Дивизия после прорыва блокады разобьется на полковые колонны. Поэтому на всякий случай командование дивизии следует не в составе дивизионного штаба, а с полками. Вот комиссар и решил идти с восемнадцатым полком.

– Понял. Знаешь что, Григорий Михайлович, а я с Михаилом Андреевичем поеду. Сколько там времени еще в запасе?

– Начало атаки через сорок минут.

– Поможешь добраться до полка, где комиссар?

– Алексей Федорович! Ты уверен? Не в игрушки ведь играем. У нас за плечами уже полгода войны. А у некоторых она и не первая. А для тебя…

– Сам сказал – чтобы потом не было стыдно. Слова Островского тут в тему. Да и никто не знает, где в таком случае опасней.

– Это верно. Только одного я тебя не отпущу. Не хочу брать грех на душу. Все ж таки это наша война.

– Не согласен. И наша тоже. Потому как победа в ней – одна на всех. И живых, и мертвых.

– Ладно, ладно! С вами, замполитами, спорить – только язык тупить. Но сопровождение дам. И не спорь.

– Да и не спорю. Было бы мне лет тридцать – обиделся бы. А сейчас меня, как говорится, на один удар хватит.

– Ну и лады. Во! Кажется, приехали.