Александр Башибузук - Князь Двинский [litres]

Копье с хрустом пробило нагрудник раззявившего рот в немом крике пикинера. Я тут же бросил древко и выхватил из петли при седле секиру.

Мах – со звоном в воздух взлетел сорванный с головы шапель, а его хозяин опрокинулся навзничь. Второй – еще один ганзеец рухнул с залитой кровью мордой.

Один из наемников попытался ткнуть в меня алебардой, но тут же кубарем полетел в сторону, сбитый грудью Буяна.

Азартно рубили мечами гасконцы – парни исправно держались рядом, прикрывая сюзерена с флангов.

Хрипло матерился Штирлиц, гвоздя ганзейцев моргенштерном.

Проскочив насквозь баталию, я вздыбил коня, развернул его и увидел, что дружинники Ярославского тоже вклинились уже в строй ганзейцев, а пикинеры Хансенса усилили натиск и наконец смяли первые ряды.

– Арманьяк, Арманьяк, мать вашу ети!!! – дико зарычав от радости, я пришпорил жеребца и ринулся обратно в сечу, задавая своим дружинникам новое направление.

Побоище длилось недолго. Знаете, как рассыпаются бусы с разорванной ниточки? Так и терция ганзейцев разом перестала существовать. Ратники Ярославского и мои дружинники стали сгонять в кучу деморализованных вражеских солдат, как пастушьи собаки – баранов. А навстречу тем, кто все-таки успел вырваться, с волчьим воем из леса высыпали лопари и ополченцы Детины.

Битва фактически закончилась, но я не стал сдерживать людей. Запах крови и смерти дурманит, как самый сильный наркотик. Это слаще даже, чем оргазм. Правда, очень скоро эйфория сменится полным безразличием и апатией. А пока пусть насладятся вволю. Ганзейцев сюда никто не звал, а значит, жалости нет места в наших сердцах.

– Тихо, Буян, тихо… – Я обнял голову жеребца и прижал к себе. – Спокойней, дружище, сейчас все закончится…

Буян болезненно всхрапнул, вздрогнул, но вырываться не стал.

– Готово, сир, – опасливо поглядывая на жеребца, Август принялся обтирать руки об окровавленный передник.

– Что там?

– Ничего страшного, сир. – Медикус поклонился. – Но от выгула придется воздержаться, раны могут открыться. Пусть отдохнет седмицу в стойле.

Я облегченно вздохнул. Закованного в сталь всадника пехотинцу достаточно трудно поразить, поэтому, как правило, стараются попасть в коня. Вот и этот бой не стал исключением, даже конский доспех из стеганой плотной ткани на кольчужном подкладе не уберег Буяна от повреждений; после боя я нашел на жеребце два неглубоких прокола на груди и порез на ляжке задней ноги. А лошадь, как бы странно это ни звучало, гораздо слабее на рану, чем человек – любое ранение, даже пустяковое, может поставить крест на ее боевой карьере. Но, к счастью, на этот раз должно обойтись: Август не только прекрасный лекарь, но еще и искусный коновал. Правда, соответственно этому времени. Но буду надеяться на лучшее.

Невольно вспомнилось, как в битве при Нанси мне пришлось пристрелить своего первого боевого коня – Роланда. Того самого, которого я первым делом увидел, открыв глаза сразу после переноса в Средневековье. Чувство при этом было такое, будто я сам себе отрезал руку.

– О-хо-хо!!! – Радостно хохоча, мимо меня на олене промчался Шарль.

Вслед за ним, азартно понукая рогатого, пронесся Александр. Лопари после битвы пригнали стадо олешков для перевозки раненых, и мои оболтусы тут же воспользовались возможностью освоить неведомую европейцам верховую животину.

Хотел наорать на оруженосцев, но усилием воли сдержал себя. Пусть развлекаются, пацаны ведь еще. А вот мне особо не до развлечений, настроение такое мерзкое, что сам себе противен.

Битву мы выиграли, но без смертей все равно не обошлось.

Лопари отделались совсем легко: у них погиб всего один человек – шаман, которому пришпилило арбалетным болтом оленью маску с рогами к его собственной голове. Еще нескольких легко ранило.

У людей Детины почти та же самая картина – один погиб, трое ранены, но двое из них – тяжело, вряд ли доживут до утра. Тоже попали под выстрелы из арбалетов – болты пробили кольчуги вместе с телами, как игла – лист бумаги.

Среди моих дружинников и ратников Ярославского обошлось без смертей и тяжелых ранений – сказались боевой опыт и выучка, а вот копейщики Хансенса… С ними все гораздо хуже: пятнадцать человек убитых, шестеро умерли от ран сразу после боя и еще шестеро очень тяжелых, практически без шансов выжить. Судьба нескольких тяжелораненых ратников – тоже под большим вопросом. О легкораненых и не говорю – их больше половины.

Правда, ганзейцев мы вырезали практически всех. Из шести сотен наемников уцелела едва ли десятая часть. Несколько человек ушли в лес, но всех их там выловили лопари. После того как раненых добили, в плену оказалось всего семьдесят человек. Вон сидят, спутанные сыромятными стяжками, ждут своей судьбы.

Но мне от этого не намного легче, потому что все эти, пусть даже мизерные по сравнению с ганзейскими, потери все равно ложатся тяжким грузом на сердце. Именно я повел ратников в бой, мне они доверили свои жизни, но уберечь их я так и не смог.

Хотя все это – лишняя хрень, которую надо гнать из головы. Любое сражение, пусть даже победное, – это прежде всего торжество костлявой старухи с косой. Так было и так будет всегда. И никто не в силах это изменить.

Я взглянул на начинающее темнеть небо, поручил Буяна ратникам и пошел к своим. Битва закончилась уже к вечеру, пока собрали своих мертвых и трофеи, начало уже смеркаться. Поэтому решил дать отдохнуть людям, а домой отправляться только поутру. Но приказал перебазироваться на полверсты в сторону, чтобы не мешать зверью пировать.

Неожиданно со стороны импровизированного лазарета донесся сильный шум.

– Ишь что удумал, поганый латинянин!.. – заглушая стоны раненых, гневно вопил чей-то высокий, совсем молодой голос. – Слышь, не замай!..

На подстилке из лапника в рядок лежали раненые, а одного из них, стоя рядом на коленях и тыкая в сторону Августа с монахами фальчионом, закрывал своим телом кто-то из латников Хансенса.

– В чем дело? – спокойно поинтересовался я, хотя сам уже все понял.

Чего тут непонятного? С тяжелоранеными – теми, кто уже не жилец, в наше время лекари поступают очень просто: безболезненно отправляют на тот свет. Но подобное, не всегда находит отклик у товарищей или родственников раненых, особенно у молодых рекрутов. Вот и здесь, похоже, тот же случай.

– Княже! – Латник обернулся и, не вставая, несколько раз поклонился мне. – Ивашка я, Трофимов сын. Милости прошу, княже! Петюньку забить хотят проклятущие, как же это так?

– Сир… – принялся объясняться Август.

– Пока помолчи. – Я присел рядом с латником. – А ты – говори.

– Княже! – продолжал надрываться тот. – Как же так, ить живой он еще?! Как можно?..