Борис Рогов - Сальто мортале

– Семёныч, идея мне нравится. Я думаю, что из архитектурного и с худграфа можно команду набрать. Конкурс провести для первичного отбора и привлекать по мере появления заказов. – Толик, вытер руки об испачканное краской вафельное полотенце. – Чай, кофе, пиво, водка? Присаживайся, Семёныч, потолкуем о делах наших скорбных.

Похоже, что Анатолий уже успел с утра остограмиться, но к счастью, не до потери памяти, поэтому такой лучезарный. И хорошо! Главное, чтобы не забыл, что принципиальное согласие дал. Детали потом, когда первый блин комом пойдёт.

Вечером, едва Тришин успел добраться до дому, как юный деляга уже напомнил о себе:

– Александр Семёнович, здравствуйте! – чувствуется, что парня так и распирает любопытство, но он сдерживается, – Сложился ли разговор с вашим руководством?

– И тебе, Боря, не хворать. – Мастер кисти и холста говорит солидно и весомо, – Никольскому твоя идея понравилась, особенно, когда я назвал её авангардной. Он же сам себя провозгласил авангардистом-соцреалистом. Короче, принципиальное «добро» получено.

– Тогда какие у нас следующие действия?

– Да какие тут могут быть действия? Сидим и ждём, когда придёт заказ. Как только что-нибудь появится, я тебе сообщу. А там по ситуации. – Он протягиваю трубку, вертящейся рядом дочурке и в пол уха прислушиваюсь к тихим звукам разговора.

– Привет, милашка! Как ты? Гулять сегодня пойдём?

Нет, каков ловелас! Моя Леночка уже милашка… Растут детки, так не заметишь, как внуки появятся…

– Да, ну, тебя, дурачок! Сейчас оденусь, жди внизу у подъезда. – Лена кладёт трубку, и, повернувшись ко мне, строго так заявляет:

– Папа, между прочим, подслушивать не хорошо!

– Что подслушивать не хорошо, я в курсе, но дело касается любимой дочи. Вот будут у тебя детки, тогда поймёшь.

– Папочка, я не тороплюсь, не пугайся, всё под контролем! – Ленка чмокает отца в нос и исчезает в комнате.

На следующий день. Мастерская Анатолия Никольского

Анатолий Николаевич Никольский – живописец, график и акварелист торопился в мастерскую, расположенную на четвертом этаже под самой крышей старого дома на Богдашке. Вчера он беседовал с одним из патриархов Новосибирского Союза Художников, Александром Тришиным. Заслуженный работник искусств РСФСР, любимец местного бомонда и театральных кулис. Этот старый пень, почему-то считает себя импрессионистом, нашёлся тоже – житель Монмартра… В беретике, с бородкой и длинном красном шарфе всегда. Настоящий художник, блин.

Однако вчера он предложил действительно интересную форму работы. Я сразу понял, что на этом предложении можно будет заработать не только деньги, но и славу передового прогрессивного организатора. Конкурс, если его правильно организовать, это же поистине золотое дно! Можно же договориться и с жури, и с конкурсантами. Можно сделать участие в конкурсе платным…

От грядущих перспектив Никольскому, несмотря на осенний пронизывающий ветер, стало жарко. Он почувствовал жгучее желание вдарить по девственно чистому пространству загрунтованного холста острым как бритва красным кадмием, солнечно-жёлтым стронционом и отметелить всё газовой сажей. При этом совершенно наплевать на сюжет, на натуру, на композицию. Главное выплеснуть избыток вскипающих эмоций! Только цвет, только колорит! Ну и водочки грамм сто для настроения!

Так в Новосибирске родился ещё один абстракционист. Но это совсем другая история…

17 октября. Тришин в кабинете председателя Худфонда.

Не прошло и недели с памятного разговора про искусство в стиле агитационной халтуры, как наклюнулся первый заказ. Председатель профкома Октябрьского кирзавода слёзно просил помочь в оформлении машины для демонстрации на 7 ноября. Денег у них не густо, это не «Сибсельмаш», и не «Радиозавод». Поэтому госрасценки не потянут. В штате художник у них тоже не предусмотрен, а оформлять праздничную колонну надо. Договорились, что товарищ приедет завтра после работы, чтобы не торопясь всё обсудить.

Как только кирпичный профбосс положил трубку, Тришин позвонил Борису. К счастью, тот оказался дома.

– Борис, ты завтра, во сколько можешь в Худфонд подъехать? – взял я сразу быка за рога.

– У меня четыре пары, полчаса на дорогу. Значит, не раньше четырех. Да, к четырём я точно смогу. Это нормально?

– Давай лучше к семи. Кирзавод хочет заказать оформление колонны к демонстрации. Лозунги и транспаранты у них есть, а вот нахлобучку на грузовик надо будет придумать. Делал у вас кто-нибудь что-то подобное? Здесь ведь не только надо придумать, но и сконструировать, чтобы всё было прочно. Есть у твоих друзей такой опыт?

– Я завтра узнаю. Александр Семёнович, как вы думаете, мы за полчаса управимся? А то мне завтра к восьми на работу. Я же тут «ночным директором» подрабатываю. Завтра дежурство.

– Думаю, что успеешь, в крайнем случае, я тебя отпущу, сам всё решу.

– Это как раз не вопрос, я же знаю, что вы честный человек и не обманете бедного студента. – Следует секундная пауза, Я думаю, что разговор окончен, но Борис продолжает:

– По деньгам вы уже о чём-то договорились? Мне же надо будет мужиков как-то ориентировать.

– Пока нет. Я вообще не помню, чтобы через Худфонд подобные заказы проходили. Думаю, что просить надо не меньше тысячи.

– Хорошо, вроде не плохо. Так и будем ориентироваться.

В приподнятом настроении Тришин едет по сумеречному городу в мастерскую. Его ждёт незаконченное полотно. Незаконченное, потому что его не хочется заканчивать. Это же такое тонкое удовольствие ощущать скольжение кисти по холсту, наблюдать яркий трепещущий мазок, чувствовать, как в душе просыпаются воспоминания о прекрасном крае под названием Гурзуф. Сразу на языке появляется вкус кокура, в ушах – звук морского прибоя и крики чаек, шёлк женской кожи под пальцами. Удивительное блаженство промозглым ноябрьским вечером с помощью кистей и красок воскрешать эти чудесные мгновения. Ах, как же хороша была та брюнеточка…

18 октября. Владимир Гайданский. Сибстрин.

В кабинете рисунка на третьем этаже шторы задернуты почти всегда, чтобы свет с улицы не мешал выставленному освещению учебных натюрмортов.

На плоском параллелепипеде стоят гипсовые геометрические тела – конус, куб и шар, рядом лежит шестигранная призма. Все фигуры довольно старые, немного побитые, сильно заляпанные студенческими пальцам. Сверху на композицию падает ярких свет двухсотваттных ламп софитов. Направленный свет уничтожает тени, как собственные, так и падающие. Задача – отследить и изобразить перспективные сокращения граней. Скукота страшная! Если бы не Людвиг Карлович, то можно было бы и немного вздремнуть, опершись о мольберт. Вон, Мельников уже ухом рисует. Гайданский тычет его карандашом в бок. И сдавленным шёпотом ему в ухо: