Алексей Борисов - Срезающий время

Без сомнения, в предоставлении крова Андрею Петровичу был дан «зеленый свет», более того, Смирнов посчитал своим долгом, что обязан помочь «чиновнику, находящемуся инкогнито» в силу своих возможностей во всех его начинаниях. Все же для гостя Лондон оказался совершенно незнакомым, а для Якова Ивановича стал почти родным. В течение трех дней они изъездили город вдоль и поперек, посетили несколько адвокатских контор, заводов, мастерских, клубов, кофеен, подписали договоры о намерениях, оформляли патенты и даже встретились с несколькими лордами, которым Ромашкин за игровым столом проиграл чуть больше ста восьмидесяти фунтов. Этим или чем-то другим, он настолько расположил их к себе, что в компании Болтона и Уатта на следующий день начали отгрузку паровых машин, сдвинув сроки контрактованного времени с другими покупателями. А вечерами они коротали время за чашечкой чая и вели беседы чуть ли не до полуночи.

Беседа их обращалась к темам, свободное обсуждение которых обычно немало способствует внезапному возникновению доверительной дружбы между мужчинами – таким, как политика, финансовые новости, модные увлечения и человеческие причуды. Будучи на много лет старше и располагая, следовательно, более долгим опытом, Смирнов при обсуждении этих тем имел существенные преимущества. Он мог сравнить Французскую биржу с Английской. Разбить в пух и прах лживые тезисы Талейрана и сменившего его Шампоньи, упрекнуть в неискренности их лондонского визави Уэсли и раскрыть тайны Венского двора. Объяснить новому другу разницу между Тори и Вигами и зачем Лаваль спонсирует короля в изгнании. Сказать веское слово о веяньях моды, и какое значение в одежде имеют со вкусом подобранные галстуки. Как уловить флирт между джентльменом и леди, которые всего лишь улыбнулись друг другу, и насколько важно отмечать мимику и жесты собеседника в разговоре. Подобные способности привели хоть и несколько сведущего во всем этом Ромашкина в полный восторг. И у него составилось о Якове Ивановиче такое высокое мнение, которое с успехом могло бы поспорить с авторитетом ведущих преподавателей университета, о которых если и не часто, но все же вспоминал. Простота обращения и живость Смирнова, а также его отеческая забота, укрепили в Андрее Петровиче чувства благоговения перед ним, сохранив в его душе горячую симпатию. Они расставались после крепкого и долгого рукопожатия, обнаруживая, к взаимной радости, что им предстояло встретиться утром за завтраком, а вечером в кабинете.

И если приезд в Лондон, как и в любой незнакомый город, Ромашкин воспринимал с некой долей исследовательского задора и радости, свойственных путешественникам, то расставание ознаменовалось полнейшей грустью: не по городу – по собеседнику. Он не в первый раз был за границей, любил припоминать прекрасные места, виденные им, и в компании часто рассказывал о них живописно и верно. Как аккуратный путешественник, в своих вояжах он не преминул осмотреть везде все достопримечательности природы и искусства, и обогатить память воспоминаниями, а дневник рисунками. Но так как на это всегда не хватало времени, он старался покупать картины у местных художников. Так вышло и в этот раз.

Однако для выполнения поставленных задач он должен был возвращаться, но уже мало что зависело от него. А посему он не спешил и провел в Ипсвиче неделю, вдыхая великолепный воздух, после пропахшего навозом Лондона, выкуривая бесчисленное множество трубок за чтением газет и разгуливая среди древних причалов, где густо росла трава. Здесь все было интересно, а ощущение падшего величия было даже сильнее, нежели в Падуе, в бытность его учебы, где все камни старинной архитектуры разворовали местные жители. Как и его новые знакомые, капитаны яхт – Марк и Джон, он очень нервничал: бывали дни, когда он чувствовал, что не должен здесь оставаться и лишней минуты. Но внутренний голос, витавший где-то в эфире, шептал ему, что его отсутствие позволит им одурачить его клиента. И каждый раз усилием воли он давал себе установку оставаться ровно настолько, насколько собирался, успокаивая себя ощущением, что они ничего не смогут сделать, чтобы избавиться от него, если только не собираются отправиться без груза в Архангельск напрямик и немедленно.

Все эти дела чрезвычайно тревожили Ромашкина, и лоб его бороздили морщины, когда однажды в субботу, после обеда, он, глубоко задумавшись, направлялся в деревенский трактир, находившийся приблизительно в миле от города. Это был излюбленный приют всех иностранцев, ибо трактирщики тут испокон веку были голландцами, и в нем продолжали сохраняться дух и вкусы доброго старого времени: когда тушеная оленина с кружкой эля была тушеной олениной с приятным на язык напитком, а не гарниром с маленьким кусочком мяса и непонятным пойлом. Помещался этот трактир в старинном, на голландский лад построенном доме, который когда-то, во времена второй англо-нидерландской войны, служил, быть может, резиденцией какого-нибудь пленного богатого фриза. Он был расположен поблизости поселка Уолтон, напротив косы, прозванной косою утопленников, которая далеко выдавалась в море, и у которой прилив и отлив происходили с необыкновенной стремительностью. Почтенное и несколько обветшавшее здание можно было распознать уже издалека благодаря небольшой рощице, состоявшей из вязов и платанов. Они, казалось, покачивая ветвями, гостеприимно манили к себе, между тем как несколько плакучих ив со своею грустною поникшей листвой, напоминавшей распущенные волосы, рождали представление о заботе, окружавшей этот очаровательный уголок в еще теплые осенние дни. Именно здесь можно было услышать все последние новости и сплети с материка, об общинных делах и городских событиях, а также просто выслушать интересные истории, рассказанные старожилами, глубокомысленно дымившими трубками.

Трактирщик ухаживал за ним с особенною предупредительностью, и это происходило не потому, что он платил более щедро, чем иные посетители, но потому, что деньга, полученная от богача, – а Ромашкин именно таким здесь и воспринимался – всегда кажется полновеснее. У трактирщика к тому же были всегда наготове какое-нибудь словцо или шутка, которые он и сообщал на ухо загадочному русскому, подливая вино из высокой бутылки. Андрей Петрович, правда, никогда не смеялся и постоянно сохранял на своем лице выражение важности и даже угрюмости, чем несколько походил на сноба. Тем не менее время от времени одарял хозяина знаками своего одобрения, которые, представляя собою нечто вроде хихиканья, доставляли хозяину неизмеримо большее удовольствие, чем раскатистый хохот менее богатого человека.