Алексей Борисов - Срезающий время

– Вы желаете, чтобы я пошел на поводу у графа и согласился с его предложением?

– Нет. Вернее, не совсем так. Поклянитесь, что увезете меня в Петербург, я хочу посмотреть на своих настоящих родителей. Ради этого я готова на многое.

– Я обещаю привезти вас в Санкт-Петербург и отыскать ваших родителей, – произнес я и сдался.

– Одевайтесь и идемте со мной, – произнесла Полина тоном, не позволяющим усомниться в предложении.

Лестница тайного хода, по которому мы пошли, вела на самую крышу, где размещалась старая обсерватория замка с крупным для этого времени телескопом. Небо было ясное – на редкость ясное, и мерцание звезд казалось трепетаньем единой плоти, в котором бился один общий пульс.

– В конце осени моя горничная принесла переданное ей незнакомцем письмо, – сказала Полина. – Пока я буду здесь возиться, прочтите.

«Приношу многочисленные извинения за то, что обстоятельства не позволили мне раньше начать нашу переписку. Сперва неотложные дела лишили меня возможности этой благодати, а следом не иначе как провидение останавливало меня от этого шага, и тайна, хранимая в моей душе все эти годы, осталась неизменной. Однако, собравшись с силами и получив благословение, я прошу принять из моих рук драгоценную бумагу, способную подарить вам отца. Отца, которого, замечу, вы не станете стыдиться, как и он, без сомнения, не найдет ни единого повода разочароваться в такой дочери, как вы. Но об этом вы скоро сможете судить сами, не полагаясь на чье-либо мнение. Осмелюсь надеяться, что приложенные мною силы позволят добраться до благополучного финала этой истории.

P.S. На этом мне остается лишь пожелать пережить вам счастливейшие мгновения воссоединения с вашим батюшкой. Возможно, провидение когда-нибудь позволит мне выразить вам лично мое благорасположение и признательность за ваше бесконечное терпение».

– Прочли? – спросила Полина, произведя небольшую настройку трубы.

– Да, это многое объясняет, – ответил я. – Как минимум ваши выпады шпагой.

– Я открыла вам свою тайну. А теперь – смотрите.

Полярная звезда стояла прямо над тем местом, где на шпиле замер флюгер, а Большая Медведица с вечера успела повернуться вокруг нее ковшом к востоку и теперь находилась под прямым углом к меридиану. Различие в цвете звезд, о котором во Франции знали скорее по книжкам и редко кто наблюдал воочию, сейчас было явственно видно. Царственно сверкающий Сириус резал глаз своим стальным блеском. Самая яркая звезда в созвездии Возничего, которому друиды уделяли больше внимания, чем какому-либо другому, Капелла, или как ее называют здесь Капра, была желтая. В шестьсот раз больше нашего Солнца – Бетельгейзе горела огненно-красным рубином на плече Ориона. А Альдебаран полыхал готовой расплавиться медью.

Для человека, который в такую ясную ночь стоит высоко над твердью, вращение земли с запада на восток становится почти ощутимым. Вызывается ли это ощущение величественным движением звезд, которые, плывя по небосводу, оставляют позади разные земные вехи – я не знал, но в глубине души догадывался. Так как если постоять спокойно, через несколько минут я начинал замечать, как плыл вместе с землей. Или может быть, это безграничное пространство, открывающееся с вершины замка, или ветерок, или просто запах женщины, стоявшей рядом со мной – чем бы оно ни вызывалось, это очень явственно ощущалось, и оно длилось, и я чувствовал это не в одиночестве. Поэзия движения звезд сродни притяжению сердец. Как много я об этом читал, но, чтобы ощутить ее во всей полноте, мне потребовалось оказаться ночью в этой обсерватории и, созерцать спокойно и длительно величавое движение среди светил. После такого ночного странствия, когда отрешаешься от привычного образа мыслей и представлений я просто воспарял духом и почувствовал себя готовым для вечности.

– Здесь так прекрасно, не находите? – шепнула Полина прямо мне на ухо.

– Просто великолепно, но все это ничто, по сравнению с вами.

– Мне холодно, – еле слышно сказала Полина.

И в этот миг, исполненный сомнений и переживаний, соткалось единое чудо, без которого меркнет существование всякого живого. Блаженство, которое делает все вокруг правдивым, прекрасным, священным, окутало куполом нашу пару. Мы не ведали ни о чем печальном и несущественном. Мы преобразили свои чувства, воссоздав в соединенных душах райский сад. Да, полным страсти сердцам это позволено, ибо они истинные его обитатели.

Переживания будоражили наши души, колебля самые основы их существа, их опыта и знаний, воскрешая помыслы, смутно памятные лишь на уровне инстинктов, а они, опалявшие воображение пламенем и собственной страстью, творили новую жизнь.

– Знаешь, что тебя решили убить? – лежа на скомканной постели, спросила Полина, поглаживая кошку. – Дядя предлагал тебя задушить, а отец, тьфу! Граф придумал натравить на тебя Гийома.

– Что-то такое я и предполагал, – произнес я, – кстати, Гийом это кто?

– О! Это лучший когда-то бретер Парижа. Между прочим, он в некотором родстве с графом, и мне кажется, здесь он просто скрывается.

– Я не удивлюсь, – заложив руки за голову, произнес я, – если и мажордом какой-нибудь племянник.

– Все может быть. Отец графа слыл известным ловеласом, за что, между прочим, и оказался зарезанным в постели. Но что ты станешь делать?

– Послезавтра отправлюсь на побережье и выясню все про соотечественников, томящихся здесь в плену, а потом вернусь и, как обещал, заберу тебя с собой.

Следующий день ознаменовался отъездами и приездами. Александр убыл на службу, Жюль отправился в Руан по церковным делам, а меня, после конной прогулки, попросили почтить своим присутствием известный кабинет, где при юридическом сопровождении нотариуса мы стали оформлять бумаги. И когда остались последние подписи, граф завел разговор о моем отбытии, вроде как беспокоясь о зимних штормах.

– Боюсь, граф, – ответил я, – что не смогу выступить так скоро, как мне бы хотелось. Предварительно мне надо рассмотреть некоторые вопросы, которые ничуть не должны вас волновать. Прошу отнестись к этому как к возможности еще некоторое время украшать столь приятное наше общество своим присутствием.

– Как по мне, – отмахнулся граф, – так хоть всю жизнь здесь живите.

– Когда-нибудь я воспользуюсь вашим предложением.

– В таком случае, – произнес хозяин кабинета, – я хотел бы, чтобы вы погасили вексель.

– Легко. О нет, – отказался я, видя, как граф указывает на стакан с перьями и чернильницу, – только своим. У меня особое перо. «И особые чернила», – сказал я про себя.

На северном склоне холма, так точно изображенного на картине, была когда-то буковая роща, давно уже пришедшая в запустенье и выглядевшая сейчас не лучше, чем у Густава Климта [67] Пейзаж «Буковая роща», 1902 г. Галерея новых мастеров, Дрезден (Galerie Neue Meister, Dresden). . Кроны деревьев поднимались от подошвы к верхушке косматой дугой, словно взлохмаченная грива пони. Сейчас эти деревья защищали южный склон от бешеных порывов ветра, который с неистовостью берсеркера врывался в рощу, с ревом и свистом проносился по ней, круша все на своем пути, и, запнувшись на гребне, словно захлебнувшись в безумной ярости, нет-нет да и перехлестывал через него с воплем обреченного. А затем ветер в стремительном порыве перекидывался на соседний склон и все стихало. Сухие листья в этот момент точно вскипали на ветру. Иногда вихрю удавалось выхватить и унести в воронке груду листвы, падающей тут же, а иногда с десяток листьев, и тогда он гонял их по земле и кружил в воздухе. Эта масса палой сухой листвы изредка пополнялась только что упавшими листьями, которым до сих пор, до половины зимы, удавалось удержаться на ветвях, и теперь, отрываясь, они падали, звучно постукивая о стволы и создавая в общей массе непередаваемый перестук. Между этим наполовину лесистым, наполовину обнаженным холмом и туманным недвижным горизонтом, над которым он смутно громоздился, лежала непроницаемая пелена бездонной мглы, но по шуму, доносившемуся оттуда, можно было догадаться, что и там, за этой мглой, творится примерно то же, что и здесь. Чахлая трава, кое-где покрывавшая холм, страдала от натисков ветра, который то раскидывал и греб как граблями, то приминал и приглаживал, как волшебным гребнем Афродиты.