Максим Дынин - За обиду сего времени

Но, конечно, её личные переживания меня интересовали мало. Зато именно она, судя по дневнику, была идеологом порядков в колонии – особенно в отношении ирландцев. Ещё до их прихода, в дневнике появилось требование построить тюрьму для "опасных" ирландцев, а остальных поселить всех вместе, невзирая на пол и на семейное положение, в "непременно каменном" здании с "крохотными окнами" и охраняемым входом. Она даже привела картинку – длинное помещение, заставленное многоярусными топчанами, и "дворик" со рвами для естественных потребностей. Сначала она возмущалась, что "этот бесхребетный губернатор" не сразу построил то, что было нужно для "этих животных", в результате чего пятерым "папистским свиньям" удалось бежать. Зато она написала про то, что "размазне" пришлось согласиться на регулярные казни, "а то непорядок, что виселица на Главной площади постоянно пустует". И список казнённый она вела весьма аккуратно, причём жертвы, начиная с прихода ирландцев, были пронумерованы – таковых уже было сорок два, а двух других – Молли МакДаффи, за "дурную болезнь", и Джоанну О’Хара, "мою служанку", за "недобросовестность" – должны были повесить сегодня на закате. Не повесят, усмехнулся я – а потом улыбка моя сошла с лица, когда я подумал, что, прийди мы хоть на месяц раньше, смогли бы спасти от смерти – я пролистал несколько страниц – семь человек, чьи преступления включали в себя и "этот ирландский бездельник заболел, чтобы не работать", и "этот одиннадцатилетний наглец оказал мне недостаточное почтение", и "эта шлюха, работающая в "цветнике", посмела забеременеть" – фамилия последней, кстати, тоже была О’Хара.

Всё, подумал я, сил у меня больше нет. Надо будет, конечно, проштудировать сей документ более тщательно, но сия почтенная дама оказалась даже не Ильзой Кох [39] "Бухенвальдская ведьма", одна из самых жестоких надзирательниц в Бухенвальде. семнадцатого века, а самым настоящим Гиммлером в юбке.

Отправив дневники на "Победу" и поручив их отсканировать, а затем отнести ко мне в каюту, я отправился в "Побеждённого русского".

Новая версия:

Первое, что я заметил, когда подошёл к пивной – вывески там больше не было. Кто снял, я не знал – вряд ли это были наши, подумал я, у нас хватает и дел поважнее.

Трактир, как я уже писал, был построен из камня, хотя внутренняя отделка была деревянной. Зал, в котором достаточно вольготно размещалось четыре длинных стола и два маленьких; стойка с тремя бочонками за ней, и с полками, на которых стояли перевёрнутые глиняные кружки – а вот бармена не наблюдалось. Зато из-за двери доносились весьма вкусные запахи жарящегося мяса и каких-то трав.

За длинным столом сидели Ринат и двое его ребят, и я вместе с сопровождением, состоявшим из двух человек, сел напротив моего второго заместителя. Меня – и ребят – уже ждали по миске мясной похлёбки, а также по кружке свежайшего стаута, тоже тепловатого, но, как мне показалось, намного вкуснее Гиннеса, каким я его помнил из двадцатого века. Я поднял свою и сказал голосом Штирлица:

– За нашу победу!

После того, как все отхлебнули, Ринат улыбнулся:

– Сейчас подоспеет жаркое, а пока ешь суп – поверь мне, он стоит того.

Я ожидал нечто вроде знакомой мне по поездкам в Лоднон pub grub [40] Еда в пабе – обычно относительно дешёвая и достаточно простая. , но суп готовил настоящий мастер своего дела – уж не знаю, откуда они брали специи, но бульон был ароматным, мясо в нём – довольно-таки нежным, а ещё в нём были овощи и картофель. Последнее могло лишь означать, что кто-то перенял картофельные грядки, посаженные нашими, и понял, что готовить нужно именно корнеплод.

Я и не заметил, как миска опустела. Ринат, посмеиваясь, сходил за стойку, ещё раз наполнил наши кружки, а затем сказал:

– А теперь рассказывай, что ты вычитал у сей прекрасной дамы.

– Знаешь, Ринат, за год до того, как мы с тобой попали в прошлое, я ездил в Польшу, и из Кракова была у меня поездка в Аушвиц.

– Освенцим.

– Поляки называют город Освенцимом, а лагерь по-немецки – Аушвиц. До сих пор помню газовую камеру и крематорий – остались только первоначальные, в базовом лагере, другие немцы успели взорвать. А в подвалах немцы проверяли действие "Циклона-Б", которым они потом травили заключённых, на советских военнопленных. И множество другого – например, горы обуви и очков, оставшиеся после того, как их хозяев раздели перед тем, как их убить. Так вот, "милая ректорша", как ты её называешь, смело смогла бы заменить коменданта лагеря, да и, наверное, самого Гиммлера.

– Даже так?

– И никак иначе.

И я вкратце рассказал ему всё то, что я прочитал у неё в дневниках.

Никогда я не видел Рината со столь обалдевшим выражением лица. Потом он встряхнулся и сказал мне:

– Ясненько… Ну и что же ты хочешь с ними сделать?

– Мне кажется, что все те, кто имеет хоть какое-то отношение к убийству наших, да и к бесчинствам в отношении ирландцев, заслуживает смертной казни.

– Ты имеешь в виду всех англичан??

– Не всех, а только зверей среди них. И в первую очередь сию, как ты выразился, "прекрасную даму". А также всех, кто участвовал в захвате Бермуд. Всех, кто убивал, и всех, кто принуждал женщин к проституции. Но есть и другие – мастеровые, ирландцы, кабальные слуги [41] Так назывались люди, которых в счёт стоимости перехода через Атлантику продавали в услужение на семь лет, а затем они получали определённую сумму денег и ружьё; впрочем, хозяин имел права продлить этот срок за "недобросовестность" и "плохое поведение" по своему усмотрению. . И, наконец, те солдаты и матросы, которые не замешаны в преступлениях.

– Никогда не думал, что ты потребуешь казни для кого-либо. А что прикажешь делать с теми, кто не имеет к этому отношения?

– Зависит от человека. Ирландцам я предложил бы, на выбор, возвращение в Ирландию либо возможность остаться у нас, но только если они согласятся принять православие и выучить русский язык. Кабальным слугам и женщинам, не замешанными в подобные преступления, репатриацию в Англию, либо возможность остаться на таких же условиях – но лишь после определённой проверки. То же и с мастеровыми и крестьянами. А в Ирландию и Англию можно будет их доставить по дороге в Невское устье – мы же пойдём за колонистами, нам они нужны и для Бермуд, и для Барбадоса с Тринидадом.

– Хорошо, а что с остальными?

– Ты про солдат и матросов? Вот они пусть поработают какое-то время – и здесь, и на Карибах. А потом их можно будет вернуть на родину.

Открылась дверь, и вошли двое – светловолосый мужчина лет, наверное, двадцати пяти, и рыжая женщина лет двадцати – чуть "в теле", так, как это обычно бывает у ирландок, но достаточно красивая. Вот только лицо её было заплаканным. Они несли подносы, на которых стояли тарелки с бараниной, щедро присыпанной зеленью, и зелёным соусом – судя по аромату, из мяты. Гарниром был всё тот же картофель, на сей раз жареный. Поставив тарелки на стол, женщина с поклоном удалилась, а мужчина с робкой улыбкой спросил с несомненным североирландским акценом; почти такой же был у моего приятеля, Джона Маккриди из Баллимина, с которым мне довелось работать в далёком будущем.