Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

Крабат, отправляясь в долгий и опасный путь, пел священную песнь своего народа.

Поезд тронулся дальше, в самое сердце швейцарских Альп, а они так и остались стоять возле брошенных на платформу рюкзаков. Хинтерштойсер схватился было за лямки, но поглядел на Курца и полез в карман штормовки за сигаретами. Тони же просто стоял и смотрел вперед. Не на Эйгер, что грозной громадой возвышался справа, а в никуда — в синее небесное пространство.

«Айгерглетчер». Название длинное, а станция всего на четыре вагона. Справа, если спиной к рельсам стать, черный зев тоннеля, слева — кирпичное здание под черепицей, чуть дальше — круглая башня водокачки с острой шапочкой-крышей. Впереди же, если платформу пройти, стоянка для машин. Тоже невеликая, как раз на три «Испано-сюизы». Но машина там одна, и баронесса одна. В их сторону не смотрит, курит. Мундштук все тот же, полуметровый, темного янтаря.

До отеля «Des Alpes», возле которого разбили лагерь скалолазы, километра два *["167] 167 И тоннель, и станция, и гостиница вполне реальны, но автор расположил их несколько иначе, чем в действительности. , сперва вверх по асфальту, потом резко вниз. Те же, кого авто не встречали, уже брели не спеша. Не все, правда. Итальянцы, Чезаро и Джакомо, вообще куда-то пропали. Вышли — и нет их. Дело странное, зато хороший повод никуда не спешить.

— Ждешь, пока она уедет? — не выдержал Хинтерштойсер, делая последнюю затяжку.

Друг Тони даже не соизволил повернуться.

— Она — кто?

Ну конечно! Андреас решил, что самое время внести ясность. Слушаться наглую девицу, конечно, незачем, но уж бояться ее — вообще ни в какие ворота. Только как бы это помягче высказать?

Первую фразу составил, взялся за вторую…

— Ингрид! Ингрид!..

Перед глазами промелькнуло что-то синее вперемежку с рыжим. Рыжее узналось почти сразу — Чезаре без кепи. Куртка нараспашку, рубаха на животе расстегнута. И скорость приличная, если не мотоциклу, то велосипеду впору. Слева направо, от кирпичного здания станции, по платформе, их не замечая… Интересно, что за тезка завелась у баронессы фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау?

…А синее — это же гентиана, синий альпийский цветок, по-простому — горечавка. Целый букет!

— Ingrid! E davvero lei?

Явление Джакомо, тоже с букетом, Хинтерштойсер воспринял уже как данность. Горы, Эйгер, скалолазы с букетами бегают. Толкнул локтем Курца, дабы тот тоже полюбовался.

— Hi! Ciao! Ingrid! Dov'e qui provengono da?

…«Испано-сюиза», баронесса, уже без сигареты, итальянец слева, итальянец справа. Подбежали, схватили в четыре руки…

Подбросили — вместе с букетами. Поймали. И букеты поймали. И снова подбросили.

— Ciao, ragazzi! Sono cosi felice di vederti!

А это уже баронесса, пойманная и схваченная. По-итальянски. И ей в ответ, без перевода, но понятно.

— E fantastico! Ingrid!

Наобнимались, по спинам нахлопались. Взялись за руки, словно в хороводе:

Громко, на все Альпы. Баронесса и Джакомо — по-немецки, Чезаре на родном, но тоже про «парапон»:

Ингрид с рыжим умолкли, но Джакомо не остановить.

Недомечтал — ладонь Чезаре вовремя дала затрещину. И — хохот, такой, что позавидовать можно.

— Чего-то я не понял, — задумчиво проговорил Курц.

Хинтерштойсер думал недолго:

— Подменили!

Вблизи, когда до стоянки добрались, чары исчезли без следа. Баронесса все та же, с мундштуком в зубах, и лицо прежнее, и северное небо в глазах. Синие цветы — на капоте, рюкзаки друзей-итальянцев — в открытом багажнике.

Увидела, поджала губы. Дохнула альпийским морозом.

— Добрый день, господа!

Переглянулись, поздоровались. Ингрид покосилась на багажник.

— Рюкзаки сами загрузите — или ребят попросить?

— А-а… — начал было Курц, но мундштук негромко пробарабанил по капоту.

— Не обсуждается.

— Чего ты, в самом деле? — не выдержал Хинтерштойсер и взялся за лямки. Друг Тони поглядел нехорошо, но промолчал. Когда же багажник глухо хлопнул, поглотив добычу, девушка удовлетворенно кивнула:

— Урегулировали. А теперь, господа, не будете ли вы так любезны выполнить одну мою просьбу?

Чезаре, удивленно моргнув, проговорил что-то по-итальянски. Ингрид развела руками, ответив короткой фразой. Андреас разобрал лишь одно слово, но очень уж неприятное: «Ufficiale!»

— Дело в чем. Здесь, в самом начале тоннеля, есть смотровая площадка. Я там еще не была, и ребята взялись меня провести и все показать. Если не очень трудно, составьте нам компанию.

— Нетрудно, — негромко проговорил Курц. — Только, Ингрид, пожалуйста, не надо… «ufficiale!».

Ответить баронесса не соизволила, лишь плеснула взглядом. Хинтерштойсеру внезапно почудилось, что он тут лишний. И все тут лишние, включая «Испано-сюизу».

Андреас поглядел вверх на белую горную вершину. Хоть с этим, слава богу, полная ясность.

Хинтерштойсер смотрел на Огра.

Огр смотрел на Хинтерштойсера.

— Здесь, если можно!

Ладонь фройляйн Краузе-Трапп легко коснулась плеча. Марек, не став переспрашивать, притормозил. Если девушка просит… Впереди, кажется, галантерейный магазин?

Из Берлина почти выехали. Даалем, южный пригород, многоэтажки кончились, слева и справа — густые сады, кустарник вдоль дороги. И людей не слишком много. Поглазеть на «Антилопу» собралась всего-то дюжина. До толпы не дотягивает никак.

Герда тоже выбралась наружу, но далеко отходить не стала. Сигарета во рту, в руке — зажигалка.

Щелк!

— И не стыдно?

Марек Шадов безнадежно вздохнул, заглушил мотор, открыл дверцу. Выйдя на тротуар, не позабыл снять шляпу, дабы поприветствовать зевак.

— Не стыдно, — доложила девочка, глядя куда-то вдаль. — Органическая потребность. Тебе же не стыдно на госпожу Трапп смотреть! Между прочим, зеркало заднего вида для другого предназначено.

Не в бровь, а в глаз. Можно, конечно, уточнить, что интересовала его не столько сама губастая, сколько, то, чем она занималась…

— Госпожа Трапп очень красивая, Кай. Но ты поосторожней. Это я не потому, что ты Королеву давно не видел.

— А почему?

Почти всю дорогу Вероника рисовала. Из сумочки, той самой, памятной, были извлечены блокнот и две перьевые ручки. Одна с чернилами черными, с синими — другая. А вот что именно пыталась изобразить губастая, свет мой зеркальце уточнить не смогло.

— От нее ничем не пахнет. Так не бывает, Кай. Женщина — это духи. Или шампунь. Или чего похуже. А от нее — ни хорошо, ни плохо.