Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

Дикобраз поглядел на испещренную надписями стену.

– А это, как я понимаю, покои для дорогих гостей?

– О, да! Для самых дорогих. Мелкоту тут не держат, им положено землю нюхать. А вот, такие, как вы, ваша светлость, сюда поселяются. Да вы их сейчас увидите. Идемте, идемте!

Князь решил не спорить. Перешагнув через шумящий поток, узник и тюремщик направились к противоположной стене, незаметной за черной тенью. Бригадир кивнул на уходящий в стену поток.

– Хотели вначале отверстие расширить и всех, значит, туда. А потом решили – нехорошо, если без креста, не по-людски выйдет. Вот, кстати, и…

Фонарь метнулся по стене и замер.

Крест…

Вначале он удивился цвету – желтый, в коричневых разводах и лишь кое-где, ближе к вершине – пятна белого. Верхняя часть креста завершена, а ниже перекладины – пусто, словно обрубили. Края не слишком ровные, где кривые, где прерывистые. Вероятно, мозаика – обкатанные гальки и осколки кувшинов, утопленные в давно засохшей глине, которой густо обмазана стена. Там, где пусто – голый камень, не иначе материала не хватило. И только присмотревшись, он понял, в чем дело.

Не камень, не глина…

Охнул, вытер со лба ледяной пот.

– Все здесь, – довольно причмокнул бригадир. – Косточка к косточке – и со всем уважением к гостям. Да вот, собственно, и они.

Луч фонаря скользнул ниже. Черепа в два ряда, тоже вмазанные в глину, пустые глазницы, оскал желтых челюстей. Какие целые, какие из кусков слеплены.

– Вот он, умелец! – луч фонаря заплясал возле крайнего в нижнем ряду. – Он, как крест выкладывал, всё молитвы пел. Сорвал голос, но все равно хрипел, пока силы не кончились. Много их тут, ваша светлость. Про всех не скажу, давно дело было. Однако о некоторых наслышан, и не я один.

Желтый луч высветил череп в середине верхнего ряда. Ровный ряд белых зубов, на темени – черная прядь.

– Извольте видеть, Мария Сердцеедка из Пасторы…

…«Пастора» – царапины на стене.

– Сердцеедка не потому, что парни по ней сохли. Если бы! Была эта Мария любовницей самого Нинко Нанко, знаменитейшего луканского головореза. Нанко пленных не щадил, лично сердца вырезал. А его подружка нож подавала, а потом в каждое сердце – зубами. Нравилось ей такое! Нанко из засады пристрелили, а Марию-злодейку сонной взяли. Сюда привезли и к стене приковали, кольцо до сих пор торчит. А что дальше случилось, лучше умолчу, плохо ей пришлось умирать. Подумать если, так жалко становится. Красивая, говорят, была, глаз не оторвать. Перед тем, как помереть, все плакала, плакала…

Фонарь погас, опуская черный занавес над стеной Смерти.

– А меня куда? – выдохнул князь. – Третьим рядом?

– Ну-у! – укоризненно прогудели из темноты. – Что за мысли, ваша светлость? Мы вам тут все удобство обеспечим, я продуктов принес. Только вы их с умом разделите, несколько дней одному доведется проскучать. Уж простите, занят буду.

Дикобраз нашел в себе силы улыбнуться.

– Меня станете искать? Сочувствую, нелегкий труд. Только, прошу вас, не перетрудитесь. А то я сильно огорчусь.

– Огорчитесь? Вот так сказали!

И Чезаре Бевилаква, шутку поддержав, захохотал во все горло. Тут же откликнулось эхо, словно желтым черепам на стене тоже стало весело.

Две таблетки на ладони, белые, маленькие, дунь – улетят.

– Первитин, – Лейхтвейс качнул рукой. – Три миллиграмма каждая, пить по две штуки. Придает бодрости и снимает чувство страха.

Лекарств в чемодане Иоганна Фелинга, сотрудника посольства, хранилось немало. И все – разные.

– Амфетамины, – Цапля наморщила нос. – Два часа веселишься, а потом сутки лежишь дохлая.

Подумала и рассудила:

– Не буду. Лучше после на тангейро испробую.

Таубе, не став спорить, спрятал таблетки обратно в маленький серый цилиндрик. Сам он подобное пить не собирался, уродовать психику – себе дороже. Страх в небе нужен, он вроде предохранителя, лишнее отсекает.

– Решили!

Комбинезоны, ранцы, шлемы, «стрекозьи» очки, пистолеты у пояса. Железная торцевая дверь открыта, за ней комнатка, два метра на два. Стены и пол в сером железе, в потолке – большой круглый люк.

Стали как раз посередине. Неле протянула руку, нащупала желтую кнопку на панели.

– Начали!..

Легкий скрежет. Створки люка разъехались в стороны, над головами – чистое звездное небо. Лейхтвейс скользнул взглядом по циферблату. Полночь! Час Ночного Орла…

– Передаю команду, – вздохнула Цапля. – На всякий случай: не боюсь, все помню, буду держаться рядом.

Он кивнул, поднимая вверх руку в тяжелой перчатке.

– Делай, как я!

Синхронный старт – не слишком трудное дело, если бы все происходило не здесь, не в Москве. Люк выходит прямо на крышу, чужой взгляд не должен заметить даже тени.

– Ранец!..

Перчатки еле заметно дрогнули. Гироскопы включены.

– По счету три – на полную. Один. Два…

Он представлял себе этот миг много раз, проживал снова и снова. Волновался, обдумывал каждый шаг. На практике все оказалось просто и легко. Нужно лишь сказать…

– Три!

И небо приняло их.

– Попробуй еще раз, – улыбнулся Лейхтвейс, глядя на желтое море огней. – Сначала ближние ориентиры, потом дальние. Представь, что придется возвращаться одной.

Сам он давно определился. Не слишком трудное дело, над белорусскими лесами летать куда сложнее.

– Вспомни, чему учили.

Москва внизу, почти в километре – совсем не такая, как на плане. Там улицы и кварталы, здесь, отражением ночного неба, созвездья среди темной мглы. К такому подготовиться трудно, особенно если в первый раз. Снимки, сделанные с самолета, у них есть, но дневные, совершенно непохожие.

– Сейчас, – в ее голосе растерянность самым краешком. – Ближние – вон то красное, раз. Четыре желтые, квадратом идут – два…

Он уже понял – напарник не потянет. Одно дело полигон, совсем иное – большой незнакомый город. Дослушал до конца, отстегнул от пояса шнур.

– Цепляй, будешь на поводке. Не забудь, здесь двадцать пять метров.

Неле взялась за конец шнура, на малый миг их перчатки встретились.

– Не забуду. Особенно насчет поводка.

Лейхтвейс прикусил язык. Так и тянуло вспомнить сокрушительное: «Летать лучше надо!», любимую присказку в их курсантской группе. Не время! Вернутся, тогда и станут шипеть друг на друга. Москва, беззащитная, огромная, чужая, теперь в их власти, пусть ненадолго, всего на пару часов. Прав, прав пролетарский поэт, лучший и талантливейший – если верить товарищу Термидору.

Хаос исчез. Созвездия огней нашли себе место на безразмерной, до самого горизонта, карте. Слева – север, прямо внизу – еле заметная лента Москвы-реки, а вот и неровный контур Бульварного кольца. Сталинская дача, Ближняя, по правую руку, только отсюда ее не увидеть.