Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

– Свою задачу вижу в охране и обеспечении связи, – добавил «тедеско». – В Испании уже летал, справлюсь.

Князь внезапно улыбнулся.

– Справитесь. А вот скажите, господин Лейхтвейс, не приходилось ли вам сочинять ну, к примеру, сценарии?

Гость если и удивился, то виду не подал.

– В кино сниматься предлагали. А сценарии? По-моему, это неинтересно. Ясно, что убийца – садовник.

Дикобраз хотел возмутиться. То есть как, неинтересно? И не садовник убийца, а дворецкий.

– Сейчас вопрос стоит о жанрах. Наш фильм может быть чем угодно – комедией, фарсом, вестерном, мелодрамой. История – невзыскательный зритель, проглотит и попросит добавки. Но трагедии не должно случиться. Такая вот, господин Лейхтвейс, умным языком говоря, сверхзадача.

«Тедеско» поглядел с интересом.

– Можете не отвечать, господин Руффо, но газеты пишут, что именно вы свергли Муссолини. Как вам удалось? Мое прежнее начальство было уверено, что в Италии плохо все, кроме контрразведки. Представляю, какая там сейчас паника!

Где именно, не уточнил, а князь предпочел не переспрашивать.

– Пока только намекну. На сценарий ушло больше года, и это была трудная работа. В Испании же нам придется импровизировать. Комедия дель арте в чистом виде. Какая маска вам больше по душе? Арлекин, Пьерро, Капитан?

Тот, кто назвался Лейхтвейсом, ответил серьезно:

– Будет еще один персонаж – благородный разбойник с берегов Рейна.

В шумном, насквозь прокуренном бистро место нашлось с трудом. Лейхтвейс втиснулся на свободный стул возле стены и, не чувствуя вкуса, отхлебнул из принесенной гарсоном рюмки. Ждать осталось недолго, концерт подходил к концу. Шансонье, крепкого вида усатый парень, явно устал, но песню пел с душой, не по службе.

Он успел вовремя. Знающие люди сообщили, что Жорж Бонис, анархист и свободный художник, выступает на Монмартре в последний раз. Парижские власти запретили концерты. Естественно не за «политику» (Франция, мадам и мсье – свободная страна!), а за попрание основ морали.

Мораль попиралась очень скромно. Песни были грустные, Лейхтвейс улыбнулся лишь один раз, когда усач под звон струн поведал о горилле, воспылавшей внезапной страстью к жестокому судье. Впрочем, парижские власти по-своему правы, слушать такое – не слишком комфортно. То ли дело льющееся из радиоприемников сладкоголосое «амур, бонжур, тужур»!

Кошка-Рената, ходившая за ним хвостом, на этот раз отпустила без разговоров. Раскосая умна, умеет не переходить грань. Лейхтвейс вручил ей пачку газет, завернутую в только что купленную карту Испании. Предстояла встреча с работодателем, человеком, судя по отзывам, очень непростым.

Шансонье пел на бис. Двое «ажанов» уже топтались возле дверей, многозначительно поглядывая то на эстраду, то на циферблат висевших на стене часов с большим медным маятником.

– А ну, стой! К-куда? Не мешай человеку!

Чья-то крепкая рука уверенно преградила путь к столику, за которым устроился шансонье в компании подруги-гитары. Трое просто одетых парней ненавязчиво топтались рядом, охраняя его покой.

– Пропустите, пожалуйста. Мне очень надо побеседовать с господином Бонисом, – тщательно выговаривая французские слова, попросил Лейхтвейс, но вышло еще хуже. Надвинулись, обступили с боков.

– Немец? Бош драный?

Выбирать не приходилось. Немцев в этих краях не любят пуще полиции.

– Русский.

Двое переглянулись, отозвался третий.

– Da kakoj iz tebja, nemchury, k chertjam sobach’im russkij?

Николай Таубе, вздохнув, основательно пояснил какой именно – в три этажа и триездолядскую свистопроушину, опупевающую от собственного невъядения. Вопрошавший почесал затылок.

– Внушает! Ребята, он и вправду русский, немцу такого не осилить.

Расступились… Шансонье если и не понял, то что-то наверняка угадал. Ухмыльнувшись в усы, протянул крепкую ладонь.

– Жорж!

На этот раз он почувствовал вкус, причем в полной мере. Шансонье заказал пастис, анисовый кошмар на спирту. Понаблюдав за мучениями гостя, подмигнул:

– Покрепче водки будет! Правда, tovarishh?

Глаза же смотрели серьезно и строго. Жорж Бонис неплохо разбирался не только в песнях, поэтому ходить вокруг да около Лейхтвейс не стал. Отодвинул в сторону рюмку, задумался на миг.

– Меня зовут Николай, Николя, если по-вашему. Сейчас кое-что расскажу, мсье Бонис. Только не перебивайте, у меня с французским не очень. Вопросы, если будут, потом. Согласны?

Шансонье кивнул.

– Несколько дней назад германское посольство в Париже, и в том числе атташе по культуре, который фактически руководит разведывательной сетью во Франции, извещены о следующем… Жорж Бонис, популярный шансонье, шофер по профессии и анархист по партийной принадлежности, связан с Цехом подмастерьев. Так называет себя нелегальная структура на планете Клеменция, известной также как Аргентина.

– Saperlipopette! – кулак шансонье ударил в раскрытую ладонь.

– Сведения получены от некоего Армана Кампо, гражданина США, арестованного в Берлине при попытке связаться с Германским сопротивлением. На самом деле ему подставили агентов «стапо», Тайной государственной полиции. На допросе Кампо запираться не стал, да и не смог бы. Рассказал очень много, в том числе о вас и о вашей знакомой, Матильде Верлен. Оба вы взяты в разработку. Относительно вас не исключена попытка похищения, Верлен арестована.

– Постойте!..

Бонис, резко выдохнув, закрыл глаза.

– Гаденыш! Знал бы, своими руками придушил.

Повернулся резко:

– Вы, Николя, от них, от «стапо»? Хотя о чем это я? Те бы иначе все устроили, с подходцем.

– Могли бы и в лоб, лично вы, мсье Бонис, им не нужны. Скажем, предложили бы обмен – жизнь мадемуазель Верлен против нужных им сведений. Обманули бы, конечно, слишком условия неравны… Я лично представляю сам себя. Интерес имею.