Владимир Тимофеев - Три кварка (1982-2012)

— Дурак был бы, если бы не дождался.

После этих слов девушка ещё больше смутилась. Михаил же, подняв с земли маленький камушек, запустил его в бьющееся о скалы море. «Эх, жалко, высоковато — блинчиков не получится».

— Ну что? Начнём осмотр достопримечательностей?

— Начнём, — рассмеялась Анна, оправляясь, наконец, от смущения и беря мужчину под заботливо выставленный вперёд локоть. — Прямо сейчас и начнём.

«Экскурсия» длилась почти три часа. Молодые люди даже не заметили, как дошли до края посёлка. Солнце уже скрылось за горизонтом, погрузившись в разом потемневшее море. Лишь едва угадываемая полоска от последнего блика ещё серебрилась в волнах.

Ноги у Михаила немного гудели, однако усталости он не чувствовал. Хотелось и дальше вот так брести и брести вдоль берега, слушая музыку волн и вечернего бриза, наслаждаясь покоем и близостью идущей рядом красавицы.

— Скажи, Майк, — девушка неожиданно остановилась и развернулась к задумавшемуся о чём-то мужчине. — А у тебя в роду случайно не было… эээ… русских?

— А… почему ты об этом спросила? — осторожно поинтересовался капитан Смирнов, стараясь казаться спокойным.

Полностью скрыть волнение не удалось.

— Нет-нет, ты не думай, я ни на что такое не намекаю, — торопливо ответила Анна, видимо, почувствовав напряжение в голосе спутника, но истолковав по-своему. — Извини, я не хотела обидеть.

— Да я и не обиделся вовсе, — улыбнулся разведчик. — Просто мне стало интересно, причём здесь русские.

— Правда?

— Правда-правда. Мне это действительно интересно.

— Да? Ну, хорошо. Просто… просто ты, Майк, очень похож на одного моего старого друга, — пояснила девушка, теребя спускающуюся до груди прядь волос, незнамо как выбившуюся из сложной причёски. — Почти как две капли и…

— Дай угадаю, — перебил её Михаил. — Этот твой друг — русский. Так?

— Не знаю.

— То есть?

— Я точно не знаю, но, кажется, да. Он был русским.

— Хм, а почему кажется? И почему был? Он что, умер?

Гречанка вздохнула.

— Его звали Митрос. Димитриос Руссос. Он был другом моего отца, а я считала его своим дядей, хотя, на самом деле, нашим родственником он не являлся. А ещё слова он иногда употреблял такие… особенные. Похожие я слышала, когда в Ларнаку или Лимасол заходило какое-нибудь советское судно и моряки сходили на берег.

— Ну, мало ли что можно услышать от моряков, — пожал плечами мужчина. — Сколько ни общался с ними, ругаются все одинаково. Вне зависимости от страны.

— Нет, он вовсе не ругался, — засмеялась девушка, перестав, наконец, наматывать на палец непослушную прядь. — Он говорил вполне обычные слова, некоторые я даже запомнила. Вот послушай… Пульемёт, глюпишка, чьорт побери, бардак…

Михаил с трудом удержал себя, чтобы не расхохотаться. Очень уж потешным получилось у Анны цитирование «дяди Митроса». «Да уж, действительно… полный бардак. И куда только смотрели местные контрики?»

— История нашей семьи всегда была связана с русскими, — продолжила девушка. — Впрочем, так же как и родовое имя. Шестьдесят лет назад моего деда спас один русский офицер. В 22-м году, при эвакуации из Смирны. Костас был тогда совсем маленьким. Родители потерялись, и если бы не…

— А как его звали?

— Кого? Деда? — удивилась гречанка. — Я ведь уже говорила. Костас. Он помнил только имя, а фамилию Смирниакис («малыш из Смирны») ему придумал тот русский.

— Да нет, я имею в виду не деда твоего, а того офицера из России.

— А, поняла. Мы его знали под именем Михалос Тавридис, хотя это конечно ненастоящее имя. Он был из тех русских, кто эмигрировал в Понтийскую Грецию из Крыма в ноябре 20-го. Ну, после той их гражданской с большевиками. Вот только, как выяснилось, попал из огня да в полымя. Опять на войну, только уже другую, с турками.

— Понятно. Не повезло мужику, — покачал головой Михаил. — А что с ним случилось потом?

— Они с моим дедом погибли на Крите, в 43-м. Во время карательной акции немцев в Вианносе и Като Сими. До последнего прикрывали отход к побережью отряда Бадуваса с беженцами. Там было много детей и женщин. И одним из спасённых был мой отец Никас Смирниадис.

— Что ж, они погибли героями, — Смирнов слегка наклонил голову, отдавая долг памяти павшим бойцам.

— Всё верно. Героями. И дядя Митрос был точно такой же. Он тоже спасал других и тоже погиб.

— Когда?

— В 74-м, 15 июля, когда в Никосии произошёл военный переворот. И если бы не он, мы бы сейчас не разговаривали.

— Мы?

— Да. Отец с дядей Митросом служили в охране архиепископа Макариоса. Я в тот день тоже оказалась в президентском дворце, совсем ещё девчонка. Они думали, что там безопаснее. Когда солдаты хунты стали стрелять, папа погиб одним из первых, а дядя Митрос… Он сумел вывести меня из дворца, а потом… заслонил от пули…

В глазах Анны блеснули слезы, и, не сумев совладать с собой, она отвернулась от спутника.

— А мама умерла ещё раньше. В 67-м, — добавила девушка секунд через пять, судорожно всхлипнув, поёжившись будто от холода.

— То есть… то есть, ты сейчас… совершенно одна?

Девушка молча кивнула, пряча заплаканное лицо, с трудом сдерживая прорывающееся наружу рыдание.

— Прости. Прости меня. Я не хотел.

Повинуясь какому-то неясному порыву, Михаил протянул руку и бережно погладил красавицу по вьющимся волосам. Анна отстраняться не стала. Наоборот, словно котёнок, чуть потерлась щекой о ладонь, а затем просто шагнула вперёд, прижимаясь к широкой груди застывшего рядом мужчины. Обхватывая его обеими руками, ничего и никого не стесняясь, тихонько вздрагивая под осторожными ласками неожиданно ставшего близким ей человека.

Они простояли так минуты две или три. Потом девушка подняла глаза и едва слышно проговорила:

— Мы почти пришли. Мой дом через дорогу.

— Я провожу, — так же тихо ответил Смирнов.

…Заснули они только под утро, вымотанные друг другом до полного изнеможения…

Солнечный луч, проникший в комнату через оконные ставни, коснулся век лежащего на кровати мужчины. Поморщившись и пробурчав что-то невнятное, Михаил разлепил глаза и, откинув тонкое одеяло, опустил ноги на каменный пол. Из приоткрытой двери веяло ароматом свежесваренного кофе и чего-то ещё, явно съедобного и бодрящего. Собственному организму капитан решил не противиться. Подобрав валяющуюся возле кровати одежду, натянул брюки, накинул рубаху. Ощупав карманы, убедился, что контейнер на месте, а обёрнутая вокруг него хитрая петелька не пострадала.

«Вот чёрт! Так можно и до паранойи дойти», — вполголоса чертыхнулся разведчик. Подозревать девушку в намеренном лицедействе ему не хотелось. В постели Анна оказалась чудо как хороша. Впрочем, и сам капитан вполне мог гордиться собой — выложился в эту ночь по полной программе, не смыкая глаз до утра, не оставляя свою красавицу ни на секунду. Так, что до сих пор был не в состоянии хотя бы мысленно отойти от произошедшего, вновь и вновь переживая самые сладостные моменты. Настолько волшебные, что… невозможно даже слов подобрать, чтобы описать всё как оно того стоило. А оно и впрямь… стоило. Особенно девушка. Идеал из сбывшихся снов, воплощённая в явь мечта, новорождённый вулкан, водопад неистовой страсти и трепетного целомудрия пополам с какой-то запредельной, абсолютно искренней нежностью.