Марчин Вольский - Реконкиста

В местности Масон мы снова пересели на лошадей. Джулио, исключительно по известной только лишь ему одному причине, помчался вперед, я же с д'Артаньяном и Ансельмо отправились в путь через час после него. Мушкетеры остались сзади. Даже не знаю, поехали ли они за нами.

Едва лишь мы отъехали от реки, я обратил внимание на полное отсутствие движения на тракте, который даже начал зарастать густой травой. Точно так же, чем дальше к возвышенностям, тем больше менялась царящая по деревням атмосфера. Если по берегам Соны было шумно, подвижно, то здесь среди деревенских чувствовалось беспокойство и настрой странного выжидания.

– Что тут происходит? Чего боятся эти люди? – спрашивал я у д'Артаньяна. Но тот, однако, молчал. В конце концов, в в поселении Ла Рош я наскочил на какого-то священника, молящегося с кучкой детворы под крестом, и попросил его разъяснить мучающую меня проблему.

– La peste, – коротко пояснил тот. – Черная Смерть посетила околицы Клюни. Армия окружила всю территорию кордоном, сажая всех удирающих крестьян под карантин. Пока что о распространении заразы ничего не слышно. У меня брат в деревне Тезе, только вот уже месяц я не могу с ним связаться, даже не знаю: жив он или уже умер.

Эпидемия, так я и знал, мелькнула в голове хвастливая мысль.

Сразу же за деревней мы встретили военный пост, завораживающих всех с дороги. Нас пропустили, когда д'Артаньян коротко переговорил с командующим там офицером.

В поселении, видимом сразу за постом, мы не застали хотя бы половинку человека, только свежие кучи земли с вонзенными в них крестами, выдающие места захоронения несчастных обитателей. Опять же, на дверях каждого дома смолой был нарисован андреевский крест, выдавая, что тут прошла смерть.

Горячечно я пытался припомнить, что мне известно о чуме, о ее разновидностях: бубонной, легочной и септической; про заражение воздушно-капельным методом или посредством укуса блох, паразитирующих на крысах… Знаний было маловато.

Тем временем, мы добрались до Клюни, крупного и знаменитого аббатства, стены которого гордо возносились над окружающими их холмами, огромная же, пятинефовая базилика, окруженная со стороны алтаря десятком небольших часовен, похожих на грибы опята, вырастала, казалось, до самого неба. Часть бенедиктинского комплекса еще не поднялась после разрушений длительных религиозных войн; в особенной степени пугала выжженная глыба библиотеки, ну а отсутствие паломников и даже перекупщиков, обычно, столь многочисленных рядом с монастырями, дополнительно усиливал впечатление, будто бы я гляжу на какую-то гигантскую декорацию.

Вот только, неужто все это вызвала чума? В аббатстве никаких ее следов я не заметил. Внутренние дворики были выметены, декоративные кусты подрезаны, а на крышах среди зубцов и открытых галерей я увидел многочисленных лучников и мушкетеров в полной готовности.

Пухлый аббат, приказав Ансельмо заняться выделенным мне помещением, пригласил меня в трапезную, где за большим столом, на котором был кубок с вином, стояли всего два стула. Одно место занимал сгорбившийся мужчина, седой, с нездоровой кожей, указывающей на проблемы с желудком. В прошлом, наверняка, обладающий солидным телосложением, за последнее время он должен был сильно похудеть, так как одежда висела на нем, словно камзол с плеча старшего брата. И только лишь глубоко посаженные глаза горели блеском непоколебимости.

Когда его взгляд остановился на мне, я тут же почувствовал не только могуществ, которые дают объединенные власть и ум, но вместе с тем и невероятную силу духа, позволяющую ему быть Гулливером среди лилипутов. Возможно, правда, то было специфическое мое собственное восприятие – я знал не только то, кем Ришелье является, но и ориентировался, кем станет. Мне были известны его посмертные судьбы, его истинное величие, которое, по уважительным причинам, откроют только лишь в XIX веке, когда по-другому начнут видеть суть raison d'Etat (государственных соображений – фр.). В его времена, если верить листовкам, чаще всего издаваемым в Брюсселе (в Париже, под носом Его Преосвященства, где жестко правил Лаффемас, начальник тайной полиции, отважных критиков было намного меньше), его считали пройдохой, интриганом и корыстолюбцем, ревнующих за собственное положение при короле – безжалостно истребляющим собственных врагов (а при случае, и врагов Франции), не обращающим какого-либо внимания на аристократическое родство или на титулы маршалов Франции. Не дождавшись милосердия, сложили свои головы господа Марийяк и Монморанси, все предыдущие заслуги которых перед лицом измены не остановили размаха палаческой секиры.

Все это никак не усиливало любви к Его Преосвященству. Распространялись фривольные песенки, описывающие, к примеру, его неудачные ухаживания к герцогине Гонзага, ставшей впоследствии королевой Польши; все насмешничали над его геморроем и оценивали легендарные богатства. Но лично я, как только его увидел, остановился, как вкопанный, пораженный харизмой Первого Министра.

– Laudetur Jesus Christus (хвала Иисусу Христу – лат.), signore Деросси, – произнес Ришелье. – Я рад, что вы приняли наше приглашение.

Я опустился на одно колено и поцеловал перстень. Ришелье тут же приказал мне подняться и присесть на стул. Выглядел он весьма хмуро. Неужто он прямо так принимал к сердцу эпидемию? Странно! С каких это пор, любая зараза, выкашивающая, в основном, плебеев, доставляла беспокойств великим мира сего?

Расспросив о дороге и выслушав мои традиционные благодарности, кардинал поднялся и вместе со мной подошел к окну, через которое можно было видеть освещенные заходящим солнцем холмы, леса, а ниже – свободно рассыпанные деревенские застройки.

– Красивая страна, – сказал он. – Сердце Франции, сердце Европы, сердце мира… – А потом, устремив прямо в меня свой взгляд, прибавил смертельно серьезным тоном: – Когда много лет назад, переодевшись горожанином, я ходил на ваши лекции, иль Кане, то никак не предполагал, что когда-нибудь мне придется обратиться к вам за помощью. Говоря по правде, у меня хватает инженеров и медиков, мне служат различнейшие алхимики и астрологи, него воря уже о философах с теологами, только каждый обладает склонностью ограничения собственной специальностью, не смеет смело глянуть дальше. Вы же, – поглядел он мне прямо в глаза, словно бы через них пытался проникнуть в мозжечок, гипофиз и эпифиз и там встретиться с "я" Альдо Гурбиани, – походите на людей прошлого, на Леонардо или Коперникуса, способных охватить больше и глядеть шире, чем иные. Я нуждаюсь в вас.

Мне хотелось спросить, ради какой цели, но не смел перебивать Первого Министра, ну а тот пока что не спешил сразу же посвятить меня во все.