Марчин Вольский - Реконкиста

– На вашем месте, отче, я не угрожал бы карой, скорее, искал оправдания своим поступкам.

– Понятия не имею, в чем ты меня обвиняешь, – ответил тот. – Ведь даже для личной мести у тебя нет никакого повода, ибо по милости эрцгерцога мы передали тебя, живого и здорового, в руки папского легата.

– Во всем мире шпионаж считается наиболее подлым занятием.

– Какой еще шпионаж? – возмущенно фыркнул монах. – Я дипломат. И где доказательства для столь позорных обвинений?

– Ты хочешь доказательств, держи! – Тут по моему знаку Ансельмо столкнул со ступеней стонущего Ренара. Гвардеец, которого слегка только прижали, тут же выдал все на тему рапортов, которые вот уже три месяца сдавал доминиканцу. Монах побледнел, я же продолжил свою речь: – Как видишь, поп, запирательство и отрицание ничего тебе не даст, я все знаю о твоем подлом задании, знаю и то, что, помимо слежки за моими действиями, ты сколачиваешь интригу, направленную против Его Высокопреосвященства в самой Франции.

– Я ничего не скажу, – глухо произнес тот.

– Ваша милость, дайте его мне, – предложил мой consigliore . – Я с охотой позабавлюсь с братцем теми же методами, которых сам он не щадил своим жертвам. И, ручаюсь, он еще станет скулить, выпрашивая скорой казни как особой милости.

Нет, позволить устраивать пытки я не мог, лишь выслал Лусона с зашифрованным письмом к кардиналу (Савиньен все еще приходил в себя после операции). В том же письме я спрашивал, возможно ли прибытие Его Высокопреосвященства в день Нового Года в Мон-Ромейн, лучше всего, вместе с королем, поскольку мы хотели продемонстрировать им наши достижения и получить решение о быстром переходе к фазе их распространения.

Зима того года пришла со снегами и морозами. Виноградники замерзли, а толстый саван белизны окутал наши холмы так, что для сообщения между аббатством и лагерем пришлось пользоваться санями. Не без причины семнадцатое столетие называли самым морозным веком во втором тысячелетии. Трудности с коммуникацией нам компенсировал телеграф, проложенный между самыми существенными объектами, а вскоре мы планировали установить и телефон.

Как бы на полях великой баталии за научно-технический прогресс, свою мелкую позиционную войну вела и Лаура. Раскрытие роли fra Якопо в значительной степени восстановило мое доверие к ней, а ежедневные встречи, совместные обеды и ужины создали опасный для каждого одинокого мужчины семейный климат, которого мне, что ни говори, так не хватало. Что же, каждый человек нуждается в нежности и заботе, ему сложно отталкивать протянутую руку… Тем более, что столь прелестную и чувственную. Мы встречались часто; Ансельмо с большой радостью положился на красивую добровольную помощницу в делах моего гардероба или постели. Лаура, соединяя обязанности горничной и доверенной особы, всегда следила за тем, чтобы я вышел в холодную погоду без шапки, ухаживала за мной, когда я подхватил простуду, и следила за тем, чтобы я не засиживался за работой до ночи. Когда же я целовал ее в лоб в качестве спокойной ночи, прежде чем Ансельмо отводил ее на квартиру, глаза ее немо выражали желание остаться. Тем не менее, я, чувствуя на себе взгляд других глаз – эрцгерцогини с портрета, упрямо не давал на это разрешения.

Только девушка так легко не сдавалась. Не знаю, то ли за это отвечало редкое хитроумие, приказывающее особенно умным женщинам притворяться гораздо более глупыми, либо ее и вправду не сильно интересовали мои опыты. Ансельмо, понятное дело, рассказал ей про Серебристых и про угрозу, которые они несли европейской цивилизации, только Лаура принимала эти сообщения, скорее, с умеренной заинтересованностью, чес с тревогой, словно бы это все превышало границы ее воображения. И как раз это desinteressement в моих глазах тоже свидетельствовало в ее пользу. После многих часов диспутов, спекуляций и опытов, любил я сесть в покое и слушать, как она мелодичным голосом читает мне сонеты Петрарки, рассказы Рабле или же эпосы Тассо. Ибо в этих литературных писаниях имелось удивительное спокойствие, некая чрезвычайная гармония крупных и малых дел, которую так трудно было найти в поспешной, гибридной культуре двадцать первого века, в эпохе, в которой безмозглые иллюстрированные издания вытеснили литературно-политические и научно-популярные периодические издания, ну а экран телевизора, вместо того, чтобы стать алтарем, притягивающим к мудрости и возвышенности, чаще походил на мусорную свалку, ибо контакт с ним всякий раз оставлял (по крайней степени, у меня) впечатление всеохватной мелочности и пустоты, печали по безвозвратно утраченному времени.

День святой Варвары должен был оказаться поворотной датой в жизни всех нас. Поначалу, где-то около полудня, я поскользнулся на обледеневших ступенях, ведущих с крыши. Дело совершенно банальное, я засмотрелся на нарядных свиристелей, что присели на украшенной сосульками горгулье. Боль в вывихнутой руке была весьма докучливой, даже тогда, когда Лаура с Ансельмо наложили на нее гипс. Пришлось мне отложить предполагаемую экспедицию в Мон-Ромейн, выслал в качестве заместителя с кучей замечаний и распоряжений своего "ассистента" (и тот охотно взялся за выполнение этого задания), сам же остался дома в надежде, что до Нового Года и Дня Презентации левая рука будет действовать исправно.

К вечеру поднялся ветер, который сменил падающий мелкий снег в самую настоящую метель, что Паскуалина комментировала по-своему:

– Это конец света, явно близится конец света!

Лаура не разделяла этих опасений, до ужина она читала мне различные фривольности Аретино и Боккаччо, а потом, отослав Паскуалину, предложила мне принять ванну. В обычных случаях, обязанности банщика исполнял Ансельмо, но тот все никак не возвращался, и даже прислал краткую телеграмму, что появится только утром, поскольку синьор Грудженс должен проводить необычный фотографический эксперимент с использованием магния. На какой-то миг обычная бдительность меня покинула и, вместо того, чтобы вызвать Паскуалину, в присутствии Лауры я погрузился в бочке с очень горячей водой, которая вытягивала из организма всяческую усталость и боль.

Не успел я оглянуться, как она скользнула ко мне.

– Что ты творишь, Лаура?

– Прислуживаю тебе, господин мой, как только могу.

– Г-голая?

– Таким образом я предохраняю дорогое нижнее белье от промокания.

Человек существо слабое, в особенности, когда обездвиженная рука делала невозможной оборону. А впрочем, желал ли я обороняться? Черта с два, не стану я принимать поз мольеровского ханжи Тартюфа. Поцелуи и ласки синьориты Катони раскалили меня добела. Все более смелые наши безумия свалили бочку. Мы не слишком обращали внимания на текущую воду, девушка потащила меня к охапкам мягких шкур, которые, по странному стечению обстоятельств, очутились в углу мастерской, и там…