Павел Иванов - Грани веков [СИ]

— Я Новгород-Северский от всей армии Самозванца держал! Благодаря мне он дальше не продвинулся — половина войска разбежалась! Кабы не тупость Мстиславского с Шуйским, тогда и его самого схватить можно было — только руку протяни! А теперь Семен надо мною своего родича ставит — и кого! Выходца без роду, без племени! Только потому, что он зятем ему приходится, мне по его дудку плясать?! Не для того я Борису присягал!

— Да, — сочувственно проговорил после паузы Василий. — Не для того. Всем нам, чего уж там, невместно под Андрюшкой быти!

— Отсиделся в стольном граде-то, — кивнул брат. — А мы здесь с начала весны сидим… Я уж забуду скоро, как жена выглядит. А ему, вишь, штурм теперь подавай! Да на кой она вообще им сдалась, эта крепостенка! Тьфу…

— Тс! — перебил его Василий. Он склонил голову набок и внимательно прислушивался к чему-то.

Полог шатра приподнялся, пропуская человека в собольей шубе. Войдя, он чинно перекрестился на походные образа, пригладил жидкие волосы к темени, и уставился единственным глазом на Басманова.

— Доброго здравия, Петр Федорович, — произнес он, отдуваясь. — С прибытием!

— И тебе вечер добрый, Михайла Глебыч, — отозвался Басманов хмуро. — Пожаловал поздравить с почетным назначением?

Боярин покачал головой. — Зря ты так, Петр Федорыч, — укоризненно промолвил он. — Я ведь не глумиться пришел, а новостями поделиться.

— Это какими же? — настороженно спросил старший из братьев. — Нынче на хорошие новости спрос невелик…

Боярин усмехнулся, обнажив редкие кривые зубы. — А это, Вася, как посмотреть. Я тут краем уха услыхал, о чем толкуете… Поведаю, как на духу — больно мне, царскому окольничему, и потомку Салтыковых, видеть, как уважаемых родовитых князей ставят ниже выскочек безродных.

Басманов лишь с досадой махнул рукой. — Времена нынче такие, — с горечью сказал он. — Царю милее родичи его, чем верные слуги. Кто с Годуновыми породнился — тот и знатен!

Иван Голицын бросил на Салтыкова быстрый взгляд. — Это, Петь, в тебе обида говорит, — торопливо сказал он.

— Нет, Ваня! — Басманов поднялся на ноги, и лицо его выражало мрачную решимость. — Это во мне разум заговорил! Зря я сюда приехал… Ну да, пусть — нынче же с Шереметевым в Орел отправлюсь — пускай Телятевский других дураков себе на побегушки ищет! Сторожевой полк!

— Он-то, может, и найдет, — неторопливо проговорил Салтыков. — А вот тебе потом этого Годуновы не простят — изменником в их глазах будешь навеки! А на этот счет они на расправу скоры!

— Так что ты предлагаешь, Михайла Глебыч? — подал голос Василий Голицын. — И что ты там про новости-то сказывал?

Салтыков кивнул. — Правильные вопросы задаешь, Вася. А новость такая, что, пока наш новый воевода в стратега играет, войско Димитрия из Путивля третьего дня выдвинулось, и на рассвете здесь будет.

Василий присвистнул. Его брат вытаращил глаза на боярина. — Быть не может!

Даже Басманов, казалось, на мгновение отвлекся от своих бед.

— Можете не сомневаться, — заверил Салтыков. — Весточка от надежного человека. Телятевский о том тоже скоро узнает, но пока что мы — одни во всем лагере, кому это известно.

Василий прищурился. — Значит, — медленно проговорил он, — надежный человек…

Салтыков многозначительно постучал себя по носу. — Проверенный!

— И что еще твой проверенный человек передал? — поинтересовался Василий.

— Что у Димитрий, коего Годуновы Самозванцем кличут, войска под началом казаков пятнадцать тысяч, да польских рыцарей десять тысяч, да татар пять тысяч, да еще беглого люда и холопов боевых тысяч двадцать, а то и поболе, — отвечал Салтыков. — И что с каждым днем к нему все больше и больше людей под хоругви приходит, и он всех одаривает щедро, а тех бояр и воевод, кто ему присягает, возносит высоко, и жалует по-царски.

Братья переглянулись, Басманов не сводил с Салтыкова настороженного взгляда.

— Так что же, — проговорил он, — стало быть, меньше у него войска-то… И порядка в нем нет. А к Телятевскому со дня на день еще подмога в пятнадцать тыщ подойдет. Этак он быстро с этим Димитрием управится!

— С опытными воеводами — может и быстро управился бы, — осторожно сказал Салтыков. — А без них — тяжковато будет!

Басманов потемнел лицом. — Измену предлагаешь? — негромко спросил он.

Салтыков пожал плечами. — Кому измена-то? Борис, сказывают, при смерти лежит, сыну его мы еще не присягали. А Симеону, прыщу этому на месте срамном, ни я, ни ты, князь, слова служить не давали, тем паче — родичам его! А с другой стороны — ежели Димитрий этот и впрямь законный царевич и сын царя Иоанна, то, получается, мы и есть клятвопреступники, коли против него воюем!

Басманов закусил губу. — А ты что думаешь, Вася? — обратился он к старшему Голицыну.

Тот пожал плечами. — По поводу подлинности — не знаю, но скажу тебе как есть, Петр — не хотят наши ребята воевать. Одно дело — татар бить, или шведов, а тут — со своими же, с православными! Многие сказывают, что крепость мы потому взять и не можем, что Бог на стороне Димитрия…

— Точно, — согласился младший брат. — И голод лютый — за грехи годуновские, так, слышал, монахи странствующие сказывали.

Басманов, казалось, еще какое-то время колебался. — Может, тебе и впрямь в Орел с Шереметевым податься, — вздохнул Салтыков. — Пересидишь там, а дальше — видно будет…

— Нет, — глухо сказал Басманов и поднял взгляд, в котором светилась мрачная решимость. — Я остаюсь.

К Серпухову подъехали в глубоких сумерках.

Несмотря на поздний час, городские ворота были открыты, и в обе стороны по тракту двигались груженые подводы.

Стражник с помятым лицом мазнул ленивым взглядом по едва державшемуся в седле Мухе, на секунду задержавшись на Ирине, и небрежным кивком пропустил их в город, ссыпав в мошну полученную от Беззубцева горсть монет.

Копыта лошадей с чавканьем увязали в жидкой грязи, накрапывал мелкий дождик.

Ярослав с тревогой поглядывал на дьяка — по тракту того везли в сооруженных Евстафьевым носилках, но Беззубцев посчитал, что они привлекут излишнее внимание на въезде, и настоял, чтобы Муху пересадили в седло.

Дьяк почти не разговаривал; большую часть пути он лежал с закрытыми глазами, со страдальческой гримасой на бледном осунувшемся лице.

Сейчас он так накренился в седле, что Ярослав старался держаться ближе, чтобы подхватить его в случае необходимости.

Подворье Успенского монастыря оказалось на окраине городка, и представляло собой гостевой дом с конюшнями, деревянный храм, да несколько корпусов, где, очевидно, проживали монахи.

Рыжий привратник поначалу заартачился и не хотел их пускать, но дьяк, поманив его к себе прошептал ему что-то на ухо, и монах, сразу переменившись в лице, проворно засеменил по двору, приглашая следовать за собой.