Александр Харников - Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны [сборник litres]

Блин, это было то, о чем я всю жизнь мечтала. Но надо, Лиза, надо – ведь мне теперь можно беспрепятственно передвигаться по Питеру. Да и новый гардероб я, ничтоже сумняшеся, оплатила из денег нашего липового «медиахолдинга» – сказала нашей администраторше, Саше Подколзиной, что, мол, нужно внешне соответствовать, а гардероб обойдется недешево, и получила половину запрошенной мною суммы, чем была весьма довольна – ведь я назвала сумму в три раза большую, чем было нужно.

Но вот с шефом Зигмунда мне встретиться все не удавалось. Так было до сегодняшнего дня. Вчера мне мой польский маленький (в буквальном смысле – я не про его рост) «гигант большого секса» рассказал, что пришла весточка из Данцига – там все оказалось так, как я им рассказала. В ближайшее время на караван нападут. Точнее, вероятно, уже напали. Результаты меня интересовали мало, кроме разве только надежды на то, что этот пиндосский ублюдок сдох в страшных муках.

Но теперь, когда, по словам Зигмунда, выяснилось, что мне можно доверять, со мной пожелал встретиться сам «джентльмен». И мне надлежит явиться к Зигмунду к двенадцати часам дня.

Когда я заказывала платье модной портнихе на Невском, то наотрез отказалась от корсета. Буду я еще уродовать свою фигуру. Может, конечно, потом, когда удастся захомутать какого-нибудь иностранчика, мне и придется его надеть, но сейчас – нет, увольте. Подумав, я попросила портниху, чтобы мне сшили несколько платьев для приемов и три повседневных, вроде тех, в которых щеголяли дворянки победнее, но из дорогих материалов. Эти платья мне доставили вчера. Они получились просто загляденье. В них я, как ни странно, выгляжу намного моложе. Кроме того, я не буду выделяться в толпе.

А последнее было для меня важно. Каждый раз, выходя на улицу, я проверяла, нет ли за мной слежки – переходила на другую сторону, кружила по переулкам (один раз даже заблудилась), словом, делала все, что писали о слежке в детективах. Но ни разу я ничего подозрительного не заметила. Наших особистов, похоже, не интересовало такая особа, как Лизонька Бирюкова. Ведь, как писал Богомолов в «Августе сорок четвертого», особисты отличаются от медведя тем, что медведь спит зимой, а особисты – круглый год. Другое дело, если они заинтересуются мной всерьез – тогда пиши пропало. Но ежу было понятно, что это произойдет нескоро.

А местные «силовики»… В детстве я читала в книгах о революционерах, как легко те уходили от полицейской слежки. Так что, здешние клоуны, похоже, вообще ни на что не способны.

Но тем не менее «doveryay, no proveryay», как говорил мистер Рейган. И я внимательно смотрела по сторонам, стараясь заметить что-нибудь подозрительное.

В этот раз я решила проверить, нет ли за мной «хвоста», в одном незнакомом мне переулке неподалеку от Гагаринской. Кстати, он назывался смешно – Косой переулок.

И там краем глаза я заметила какую-то тень. Бежать было поздно, я спряталась за кустиком в чахлом сквере, затаила дыхание и стала наблюдать за филером – так я назвала про себя того, кто, как мне показалось, следовал за мной. Этот филер двигался мелкими перебежками, озираясь по сторонам, а потом юркнул в подъезд, перед которым стоял внушительного размера человек с метлой, в фуражке и в белом переднике с бляхой на груди.

«Неужели здесь находится полицейское отделение? – подумала я. – Вот влипла-то!»

Тем временем в переулке показалась еще одна фигура. Так же, перебежками, постоянно оглядываясь, она проследовала к тому же подъезду. Скоро оттуда выскользнул еще один человек, бросил стражу в переднике монетку и, оглядываясь по сторонам, шмыгнул за угол. Фигура эта показалась мне знакомой. Я вдруг сообразила – да это же мой недавний любовник, Адам Ольшевский!

Нет, этот на жандармов точно не работает. Тогда что это за заведение такое?

Я вышла из своего укрытия и смело подошла к человеку с метлой.

– Извини, любезный, а что здесь находится?

– А это вам, барышня, знать не положено, – строго сказал он. Я вдруг поняла, что это дворник, а никакой не полицейский. – И вообще, мадам Бальцерович не любит, когда прохожие задают вопросы о ее заведении.

«Так, – подумала я, – кажется, начинаю понимать, что именно находится в этом подъезде».

– А вы не скажете – не господин ли Ольшевский вышел оттуда пару минут назад?

Дворник насупился.

– Сказано вам, барышня, что не ваше это дело. И шли бы вы своей дорогою, так для вас лучше будет.

– А может, я хочу поговорить с мадам Бальцерович?

Тот осмотрел меня с ног до головы, причем во взгляде его появилось презрение.

– Барышни, которые работают у мадам, все иностранки. Пруссачки, француженки, испанки. Есть австрийская баронесса из самого Тироля, и даже графиня из Мексики. А ты, похоже, наша, русская. Таких мадам не берет. Шла бы, что ли, к мадам Краковяк – она живет в Коломне…

– Да не русская я, а из Украины, – сказала я, а где-то глубоко шевельнулась мысль, что, может, зря не назвалась герцогиней из какого-нибудь там Лесото; ведь мне доподлинно известно, что никаких графинь в Мексике отродясь не было, так что чем я хуже той «графини»?

– А где эта Украина-то? – В глазах дворника я прочитала искреннее недоумение.

– Ну, это Малороссия…

– Ну, так бы сразу и сказала. А то «украина» какая-то. Я вон тоже с Волыни. А звидкы будэш? – он вдруг перешел на что-то типа украинского.

– З Равы Руськойи.

– Тю! Так то Галичина! Яка ты малороска, ты униатка. Геть звидсы, курва! – сердито выругался он.

Красная, как вареный лобстер, не столько из-за того, что меня обозвали нехорошим словом, столько потому, что мне отказали в праве быть украинкой, я ретировалась и бегом направилась к Зигмунду.

Тот, открыв дверь, схватил меня за руку и грубо втащил в свои «апартаменты».

– Почему вы опоздали?

Я вкратце рассказала ему о своих злоключениях. Тот заржал и потом сказал по-немецки: «Заходи! Все нормально…»

В гостиную из соседней комнаты вошел рыжеволосый человек лет тридцати, похожий скорее на ирландца. Но заговорил он со мной на английском языке с классическим оксфордским произношением:

– Здравствуйте, Елизавета. Вы говорите по-английски?

Борясь с желанием брякнуть навязшую у меня на зубах со школьных времен фразу: «London is the capital of Great Britain», я улыбнулась и ответила:

– Yes, I do.

26 августа (7 сентября) 1854 года.

Петербург, Зимний дворец

Граф Йоханн Бернхард фон Рехберг унд фон Ротенлёвен

– Господин граф, – обратился ко мне флигель-адъютант царя, – его императорское величество приглашает вас пройти в его кабинет.

Я вздохнул, еще раз осмотрел свой расшитый золотом мундир, после чего шагнул в распахнутую лакеем дверь.

Император выглядел усталым, но следов отчаяния или обреченности на его лице я не заметил. Встретил он меня радушно, и только тот факт, что меня приняли после фон Герлаха и фон Бисмарка, наводил на определенные размышления. Это, конечно, считалось некоторым отступлением от протокола, впрочем, для монарха вполне простительным.