Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Баурджин на скаку усмехнулся — слишком уж самонадеянными были мысли. Освободить друзей — вот что сейчас главное, а вовсе не месть. Освободить… Если они ещё живы. Интересную и в чём-то даже обидную для воинов-найманов историю поведала Курукче Рваное Ухо. Оказывается, напавших на кочевье монголов многие — да всё, что уж там говорить! — приняли за женихов, обрадовались — и были взяты в плен. Все кочевье сгорело, и оставшийся прах разогнал горячий степной ветер. Плен… Впрочем, для многих девушек Серых Спин это был не самый плохой вариант — какая, по большому счету, разница, чьей женой быть, наймана или монгола? Монгола даже предпочтительнее — их племя сейчас сильно, а вождя Темучина многие уже называют ханом. Чингис-Ханом, если точнее — «Силой Вселенной». Так рассуждали многие, но не все, ведь кое-кто из девушек тайком сговаривался с парнями из других родов, а кто-то уже давно был помолвлен и не хотел ничего менять в своей размеренной жизни. Ну, и любовь, конечно… Многие женщины ведь искренне любили своих мужей. И променять их на никогда не моющихся язычников? Да сохрани Христородица!

Таких брали силой. Курукче вот удалось вырваться, пожалуй, одной. Повезло в том, что во время набега оказалась поблизости лошадь. Девушка не стала строить планы на монгольского мужа, по правде сказать, давно нравился ей один парень в найманском кочевье… тот, что носил красный пояс. Встречались, встречались уже они во время степных праздников, и Курукче, опустив сияющие глаза, исподволь старалась попасться навстречу этому парню со странными глазами, тёмно-голубыми, как вечернее небо. И когда молодой найманский хан Жорпыгыл приехал с несколькими друзьями договариваться о похищении невест, сердце степной красавицы замерло. Ну вот, вот оно! Теперь бы только не сплоховать, не разминуться со странноглазым парнем, у которого волосы, как серая степная пыль. Курукче лично объехала всех незамужних дев, даже к змее Джэгэль-Эхэ заглянула, не убоявшись её скверного характера, созвала в круг — уселись, трепали шерсть, ждали, чувствуя — вот они, женихи, здесь, уже рядом…

И тут на тебе — монголы!

Курукче гнала коня по кочевьям, по дальним пастбищам, и везде видела одно — запустение, смерть и следы копыт монгольских коней. По пути в урочище Алтын-Чуулу её нагнал всадник — родной, мальчишка-пастушонок Батмунх — грязный, заплаканный, с исцарапанным в кровь лицом. Он и рассказал, как монголы взяли в плен женихов. Заметили их ещё издали, но не стали сражаться, просто раздели пленных девчонок, привязали к коням и, выслав посланца, передали — не сдадитесь, всех пленниц убьём, и убьём жестоко — снимем с живых кожу. Виноваты будете вы — вас же честно предупредили. Ещё сказали — кочевье ваше не станет мстить, старый хан Олонг умер, а новый, его сын Жорпыгыл Крыса, целовал синее знамя Темучина, став вассалом монголов. Вот и у вас будет выбор.

Выбор…

Баурджин подогнал коня, хотя и без того нёсся быстрее лани. Но всё равно, казалось — медленно, медленно, очень медленно. Оглянулся — не отстала ли Джэгэль-Эхэ?

Ага, эта отстанет, как же! Юноша вдруг ощутил гордость за свою — он уже её так называл, пока, правда, только лишь в мыслях — невесту. Гордость и вместе с тем озабоченность, если не сказать больше — тревогу. Джэгэль-Эхэ! Очень похожая девушка сидела на коне у того парня, что спас его от смерти тогда, на Халкин-Голе, во время боя с японцами. Волосы — точно похожи, ну а глаза… глаз Дубов тогда, естественно, не заметил. А вообще, Джэгэль-Эхэ сильно напоминала Татьяну, покойную жену Дубова. Даже не столько внешне, хотя и здесь имелось определённое сходство. Те же повадки, походка, даже жесты… Бывает же так! Вновь обрести, казалось бы, навсегда утраченную любовь.

Они встретились с Татьяной в Берлине в конце мая сорок пятого года, в Тиргартене, недалеко от рейхстага. Военная журналистка с точёной фигуркой и длинными каштановыми волосами сразу же запала в сердце бравого разведчика-капитана — запала раз и навсегда. Он сделал ей предложение сразу, как только увидел — красивая девушка, младший лейтенант в ловко сидевшей на ней форме, снимала трофейной «Лейкой» полевую кухню и толпящихся вокруг неё детей с мисками и широко распахнутыми глазёнками. Иван подошёл, представился — а не хотите ли, товарищ младший лейтенант, прогуляться по берегам Шпрее? Там есть что снимать. И сирень — о, видели ли вы, как цветёт в Берлине сирень?! А запах, вы чувствуете этот запах?! Он даже перебивает кислый запах гари. Вы в каком полку служите? Что вы смеётесь, я не Остап Бендер! Позвольте представиться — капитан от инфантерии Иван Ильич Дубов. Можно просто — Иван. Что, по-старорежимному говорю? Нет, я не из графьев, ошиблись — самая что ни на есть трудовая косточка. Просто мне это слово нравится — инфантерия. Вот сравните — «пехота» и «инфантерия», что красивее? А? То-то же… А вас как зовут? Татьяна… Знаете, есть в этом имени что-то такое… нет, не онегинское… такое, я бы сказал, твёрдое, даже упрямое, что ли. Вот «Таня» — куда как нежнее звучит, по-доброму так, по-домашнему…Правда, Таня? Надолго в Берлин? В Париж едете?! Ай-ай-ай! Здорово! «Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон»… Бодлер? Нет, не читал, даже не слыхал про такого… А вы прочтите!

А вы, значит, вот так, одна — и в Париж? Ах, с корреспондентами… А охраняет вас кто? Как это — никто? Мало ли… Вы в какой газете трудитесь? В «Известиях»… Солидно! А когда уезжаете? Уже завтра? Ах, вон оно что…

Он сумел всё ж таки добиться. Побежал в штаб, умоляя выделить журналистам охрану. Знакомые в штабе имелись, и Дубова, конечно, послали… за шнапсом, разумеется. А поди, разыщи его, шнапс, в конце мая сорок пятого! Ужом пришлось вывернуться, чтобы найти, зато потом… Потому с утра уже, начистив бархоткой орден Красной Звезды и медали, капитан Дубов, во главе взвода охраны — понижение, чего уж там, капитану взводом командовать, ну да уж сам напросился — явился в распоряжение корпункта Совинформбюро.

Так и оказался в Париже вместе с Татьяной, Таней… Утром и днём честно нёс службу, а вечерами — золотисто-синими парижскими вечерами — они вдвоём гуляли по городу, от вокзала Сен-Лазар — там, рядом, на узенькой рю д’Амстердам, в небольшом полуподвальчике и располагался корреспондентский пункт — по широкому, в цветущей акации, бульвару до площади Этуаль с Триумфальной аркой, потом, по авеню Марсо, к Сене, через мост, на набережную Орсэ, потом к Эйфелевой башне…