Александр Михайловский - Война за проливы. Операция прикрытия

И, сполна осознав все это, австро-венгерский император приказал своему лейб-медику приготовить какой-нибудь медленно действующий яд, от которого тихо засыпают, но так никогда и не просыпаются, после чего вызвал к себе наследника, начальника генерального штаба и министра иностранных дел.

– Ну вот, – потухшим голосом сказал Франц-Иосиф собравшимся на его зов, – наше дело совсем плохо. Четвертого июля на рассвете истечет срок ультиматума русского императора – и тогда для нас разверзнутся врата ада. Отдавать Боснию с Герцоговиной тоже бессмысленно, потому что тогда у нас восстанут остальные провинции, за исключением чисто немецких и чисто венгерских. Ты уж извини, мой дорогой Франц Фердинанд, но соплеменники твоей жены будут в первых рядах. Я же знаю, что они называют меня «старик Прогулкин», а тех, кто кричит здравицы в мою честь, считают душевнобольными. Да-да, именно так…

– Выводить войска из Боснии уже поздно, – хмуро брякнул Франц Конрад фон Хётцендорф, – многие части находятся в осаде, а территориальные батальоны, в которых преобладал славянский элемент, частично перешли на сторону мятежников. Теперь та же зараза постепенно перекидывается и на соседние местности. В условиях гористой, поросшей лесом территории, война с сербскими бандами крайне затруднительна, тем более что они хорошо вооружены, а их главари прошли обучение в русских и сербских военных школах.

– Вот видишь, мой дорогой наследник, – со старческим дребезжанием в голосе сказал Франц-Иосиф, – никаких реформ после меня ты уже совершить не успеешь. Штыки русских солдат спасли нашу империю во времена моей молодости, и они же отправят ее в могилу. Без этого мы бы еще потрепыхались, а при той ненависти, что к нам испытывает русский император, никаких перспектив у нас, увы, уже нет.

– В нынешней ситуации, – твердым тоном произнес министр иностранных дел Алоиз фон Эренталь, – мы оказались в полной политической изоляции. До наших бед никому нет дела. Германия готовится повторить свой подвиг сорокалетней давности и расправиться с Францией. Франция, соответственно, подобно загнанной в угол кошке готовится защищать свою жизнь зубами и когтями. Великобритания решила вступить в противоестественный для своей прежней политики альянс с Россией и Германией, а Италия и прочие страны поменьше, как настоящие шакалы, только и думают о том, что они смогут получить при разделе нашей империи и, пожалуй, еще Франции. Уж очень итальянцам нравится Марсель и Лион. На этот раз дипломатия, думаю, будет бессильна, поскольку единственный наш искренний союзник – Турция, и сама она не на жизнь, а на смерть сражается с бесчисленными болгарскими полчищами.

– В Румынии, – коротко сказал Франц Конрад фон Хётцендорф, – объявлена всеобщая мобилизация. В воздухе пахнет кровью и порохом, а мы уже не успеваем ничего. Для завершения мобилизации и переброски свежих контингентов к границе потребуется еще не менее двух недель, но очевидно, что этого времени у нас уже нет.

– Мой дорогой Франц, – сказал начальнику генерального штаба наследник престола Франц Фердинанд, – сумели ли вы хоть что-нибудь сделать с той уязвимостью напротив позиций корпуса, на которую я указывал вам еще при прошлой нашей встрече?

– За столь короткое время, – ответил тот, – ничего серьезного предпринять не представлялось возможным. Прямо на острие удара корпуса Бережного находится наша сотая пехотная дивизия, и все, что мы успели – это подкрепили ее несколькими батальонами венгерского гонведа. Также гонведом усилены заслоны на перевалах в Татрах, а в окрестностях Прессбурга создан тренировочный лагерь для мобилизованных со всей территории Транслейтании. При этом нам не следует забывать, что с началом боевых действий удары на нас посыплются буквально со всех сторон, а посему необходимо уделять внимание и укреплению иных направлений.

– По вашему мнению, сколько мы продержимся после начала боевых действий? – проскрипел из своего кресла Франц-Иосиф.

– По моим расчетам, все кончится примерно за месяц, – ответил начальник австро-венгерского генерального штаба. – К тому моменту, когда мы сумеем завершить мобилизацию, регулярная армия мирного времени понесет невосполнимые потери, и для затыкания дыр нам потребуется бросать в бой неподготовленных резервистов, вооруженных старьем, завалявшимся на складах едва ли не со времен битвы при Садовой. Как вы понимаете, это будет уже агония. Задача войны с Российской Империей без союзничества с Германией для нас нерешаема в принципе. Слишком велико преимущество врага и слишком слабы наши внутренние позиции.

– Что вы имеете в виду под слабостью наших внутренних позиций? – привстав со своего кресла, спросил Франц-Иосиф.

– Господин Конрад фон Хётцендорф хочет сказать, – вместо начальника генерального штаба ответил министр иностранных дел, – что наши солдаты славянского происхождения после первых же неудач начнут массово сдаваться в русский плен. Для чехов, словаков, словенцев, сербов и даже хорватов наша империя выглядит как злая мачеха, а не как добрая мать. В определенных кругах уже поговаривают, что после того как закончат греметь пушки, карта Европы радикально изменится, причем почти ко всеобщему удовольствию. Немцы будут жить в Германии, сербы в Сербии, итальянцы в Италии, румыны в Румынии, венгры в Венгрии, а чехи, словенцы, хорваты и словаки обзаведутся своими отдельными государствами. Для полного, мол, счастья не будет хватать только великого княжества цыганского и иудейского царства, но, как говорится, счастье не бывает полным. Русский император недолюбливает ни тех, ни других, а потому не собирается выделять им долю от нашего наследства.

– Я вас понял, господа, – сказал Франц-Иосиф, – и теперь хочу поблагодарить вас за службу и попрощаться. Наверное, мы с вами более не увидимся. Должен сказать, что я так стар, что помню те времена, когда Германией называли именно нашу империю, а не эту выскочку Пруссию. Но сейчас это уже не важно. Я прожил длинную жизнь – возможно, слишком длинную, – и не хочу видеть, как рушится империя, которой я владел ровно шестьдесят лет. С завтрашнего дня и до того момента как победители разделят между собою хладный труп нашего государства, вашим императором будет мой племянник Франц Фердинанд. Я сожалею, что сдаю ему государство, находящееся на краю гибели, но, наверное, по-иному было нельзя. А теперь идите, мне надо побыть одному. Прощайте навсегда…

Едва гости императора вышли, как в комнату вошел щегольски одетый молодой человек с серебряным подносом в руках. На этом подносе, рядышком, стояли большой стакан чистой воды и позолоченная коробочка с отрытой крышкой. Там, на красной бархатной обивке, лежала всего одна пилюля, обещающая уставшему от жизни императору вечный сладкий сон… Дрожащей рукой старик взял пилюлю из коробочки, немного поколебавшись, сунул ее в рот и запил большим глотком воды, после чего жестом отослал лейб-медика прочь. До тех пор пока лекарство не подействует, он тут император. Пусть все случится прямо в этом кресле, которое и станет его смертным одром…