Александр Михайловский - Война за проливы. Операция прикрытия

Глаза Франца-Иосифа закрылись – и он, откинувшись на спинку, потихоньку стал погружаться в сон, который должен был стать для него вечным.

2 июля 1908 года, полдень, Париж, авеню дю Колонель Боннэ, дом 11-бис,

квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус,

Зинаида Гиппиус, литератор, философ и добровольная изгнанница.

В течение этих двух дней, что прошли после падения метеорита, мой муж не отлипал от газет, которые снова начали выходить в Париже. Заголовки, упоминающие Комету, привлекали к себе публику так же, как запах свежей крови привлекает мясных мух. Причем еще вчера вечером в киосках и у мальчишек-разносчиков стали появляться не только парижские, но и британские, а также германские издания. Теперь нам, да и всем остальным, стали известны все подробности о том, что произошло с Кометой. Мои предчувствия оправдались. Это было сверхмощное оружие пришельцев из будущего, существование которое прежде тщательно скрывалось. Всего один выстрел – и Комета оказалась раздробленной в щебень. Парижские газетчики окрестили эту штуку Снарядом Апокалипсиса. Очень много было высказано сожалений о том, что из-за тупости и хамства французских чиновников Россия перестала быть надежным союзником Франции, потому что иначе они, французы, показали бы этим бошам [68]… чьи на самом деле Эльзас и Лотарингия. И последняя новость – Правительство и Национальное собрание возвращаются в Париж. И ведь глаза у чиновников и депутатов от стыда не лопнут, глядя на тех людей, которых они бросили на смерть, не озаботившись даже организацией мероприятий по эвакуации. Хотя бы женщин и детей.

В то же время после Кометы я стала ощущать несвойственное мне беспокойство, какую-то смутную неуверенность – словно твердая и незыблемая почва под моими ногами начинает слегка вибрировать, грозя расшататься еще сильнее. Казалось бы, все осталось по-прежнему, ничего не изменилось: наша квартира все та же, все те же закаты над Парижем, тот же аромат речной прохлады от недалекой Сены, веющий в окно по вечерам, а иногда, если выдается северный ветер, то и запахи близкого Булонского леса… Но тем не менее это была уже какая-то другая, послекометная реальность. Точнее, новое состояние мироустройства еще не наступило в полной мере, но его твердая, торжествующая поступь уже слышалась на некоем сверхсознательном уровне, и нельзя было ни отмахнуться, ни заткнуть уши. Мир изменился, должны были измениться и мы…

Дмитрий целыми сутками он сидел в кресле под газовым рожком с кучей печатных изданий и, не различая ни дня, ни ночи, читал статьи о Комете и о перевороте в Британии, который, воспользовавшись Кометой, провернули король с адмиралом Фишером. Порой мой муж, уронив газету на колени и уставившись в одну точку перед собой, впадал в глубокое раздумье. Трудно было угадать, что творилось в это время у него в голове. Он вообще после «того дня» стал чересчур задумчивым, мы мало разговаривали. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот: после смертельной угрозы, которую мы пережили вместе, нам следовало бы сблизиться еще больше. Однако… этого не произошло. Самый острый момент близости был между нами тогда, когда мы, прижавшись друг к другу, стояли на эркере и готовились умереть… Это уже не повторится… а как жаль, черт возьми, как жаль! И теперь мне было не по себе при мысли, что происшествие с кометой на самом деле провело между нами незримую черту, мистическим образом отдалило нас друг от друга… Хотя – нет, никакой мистики, я не верю в нее. Всему и всегда есть объяснение… И отчуждение мужа тоже имеет свою причину, которую я рано или поздно найду… Впрочем, я утешала себя тем, что все это мне только кажется. Мы не могли отдалиться, это было немыслимо. Просто не могли – потому что изначально мы составляли единое целое, дополняя друг друга и испытывая глубокую взаимную привязанность и безграничное уважение. Наш брак, если выражаться высокопарно, был из тех, что «заключаются на небесах». Очевидно, состояние мужа и отношение его ко мне было связано с сильнейшим потрясением – ведь, шутка ли, мы с ним побывали на волосок от смерти… Вероятно, ему требовалось время, чтобы все осознать и переосмыслить.

Порой мне казалось, что мой муж несколько разочарован тем, что мы не погибли. Собственно, к смерти он всегда относился философски. А теперь, когда мы уцелели, он пытался найти в этом некий высший смысл… и не находил его. Мир необратимо менялся – и эти изменения приводили его в замешательство. Все его представления, вся стройная система взглядов – все это грозило обратиться в прах! Впереди отчетливо брезжило беспримерное могущество России – России, которую он отверг, выбросил из своего сердца и пожелал, чтобы она прекратила свое существование. А она живет, крепнет, хорошеет и к тому же на ее стороне оказывается такая сокрушительная мощь… Оказалось, что все это время император Михаил владел силой, способной уничтожать вражеские армии и сокрушать целые царства, а воспользовался ей для того, чтобы спасти от разрушения столицу своего злейшего врага… и этот враг прямо на глазах становился его союзником. Европа восхищена и покорена. Получается, что русский император вовсе не тиран, а то ли святой, то герой.

И только греческие газеты заходятся неистовой злобой. Перепечатки их статей буквально брызжут желчью. Ну, это и понятно. Греческую армию отогнали от Салоник, как толпу нищих попрошаек от знатной дамы, а их наследный принц получил ранение при весьма сомнительных обстоятельствах. Русский император делит земли, и из-за этого одни его соседи становятся его искренними союзниками, а другие – злобными врагами.

«Абсурд… какой абсурд…» – доносится до меня шепот Дмитрия, лихорадочно листающего газеты. С чем он так отчаянно не хочет смириться? С тем, что именно царь Михаил и его помощники из будущего смогли укротить Комету, тем самым дав нам возможность жить? С тем, что отныне миропорядок будет регулировать именно Россия – при том, что править в ней будет все тот же сатрап и держиморда? Или с тем, что его жестоко обманули и не позволили умереть в огне кометного апокалипсиса?

И кстати, еще одна смерть, совсем-совсем свежая. Умер император Франц-Иосиф. Просто заснул в кресле и не проснулся. Лейб-медик говорит, что сердце старика не выдержало волнений, связанных с восстанием сербов. А ведь этот человек сам был целой эпохой – от царствования Николая Палкина до наших дней. Один из наших знакомых говорит, что это, немного не попадая в календарь, заканчивается тихий и спокойный девятнадцатый век и начинается век двадцатый – время бурных, почти революционных преобразований и великих невзгод…

Словом, мой супруг был явно терзаем внутренним протестом – и терзания эти загораживали от него повседневность… Или он прятался таким образом от этой самой повседневности, как улитка в раковину, потому что творящееся вокруг нас приводит его в сильнейшее замешательство? Все вокруг не то и все не так… Я знала, что бесполезно вызывать его на разговор – он будет отстранен, будет морщиться и просить дать ему «додумать некоторые мысли». И приходилось терпеливо ждать, когда он будет готов к разговору.