Евгений Токтаев - Скованный Прометей

В лагере герцог немедленно созвал совет всех старших офицеров. Оглядел озабоченные лица собравшихся и перешёл к делу без долгих предисловий.

— Сеньоры, не стану скрывать, дела наши — хуже некуда. Все вы свидетели необъяснимых явлений — флот наш пропал без следа, укоротилась ночь, изменились очертания берегов, а в устье реки возник город. Я вошёл в этот город и говорил с его правителями. Называется он Эниады. В нашем времени от него стались одни развалины.

— В нашем времени? — спросил капитан венецианской "Веры", Джанбатиста Контарини.

— Да, — кивнул Каэтани, — сейчас не тысяча пятьсот семьдесят первый год от Рождества Христова.

— А какой?

— Это сложный вопрос, — покачал головой Каэтани, — к сожалению, со мной нет моих книг, я могу полагаться только на память. Принимая во внимание услышанное в городе, и если я не ошибся в расчётах, могу сказать, что находимся мы в древней Элладе. Сейчас середина лета и в Афинах в должность архонта заступил Никомах, а римляне избрали консулами Гая Марция и Тита Манлия Торквата [27] Каэтани передаёт сведения Диодора Сицилийского. Согласно современным исследованиям Никомах был архонтом в Афинах в предыдущем году (341–340 г. до н. э.), а в описываемое время в должность заступил Теофраст. Гай Марций Рутил и Тит Манлий Торкват были консулами в 344 году. Но в 340 году Торкват стал консулом в третий раз, вместе с Публием Децием Мусом. . В Македонии царствует Филипп, отец Александра Великого. Собственно, Великим его ещё не называют.

— Александр Великий? — переспросил Контарини, — так он же жил чёрте когда.

— Вот именно, — кивнул Каэтани.

— Прости, Господи, — перекрестился капеллан испанцев, отец Себастьян, — спаси и сохрани…

— Что вы об этом думаете, святой отец? — спросил де Коронадо.

Капеллан не ответил, продолжал истово креститься. Большинство капитанов, глядя на него, обнажили головы и последовали его примеру. Все зароптали, зашумели.

— Я не помню, чтобы в Ветхом и Новом Заветах, хрониках, деяниях апостолов или житиях святых упоминались подобные чудеса, — сказал Каэтани, — Господь посылал пророкам видения о грядущем, но нигде не сказано, чтобы кто-то из них перемещался по плоти.

— Вы уверены, дон Онорато? — спросил Франческо делла Ровере.

— В определённой степени.

— То есть, не наверняка?

— Ну какое "наверняка" здесь может быть, дон Франческо? Однако всё, что мы наблюдаем вокруг, вполне укладывается в это объяснение и подтверждается словами местных.

— Но это же невозможно… — пробормотал делла Ровере, — как такое могло произойти?

— Понятия не имею, — мрачно ответил Каэтани.

— Отец Себастьян, не молчите! — перекрикивая шум, обратился к священнику де Коронадо, — что же это такое? Божье Провидение или козни Сатаны?

— Не упоминай Врага человеческого, сын мой! — строго сказал капеллан, будто очнувшись от транса, — если бы ему было по силам сотворить подобное, он бы давно низверг весь мир в Геенну огненную. Змий способен лишь искушать и вводить слабых духом во грех. Мы же оборонимся от него молитвою и крестным знамением.

— Так, стало быть, всё это случилось по Божьей воле? Но зачем?

— Неисповедимы пути Господни, — назидательно поднял палец капеллан.

— Сеньоры, тише! — Каэтани повысил голос в попытке перекричать шум, — прошу, успокойтесь! Сейчас не столь важно угадать волю Господа. Нам следует всё хорошенько обдумать. Мы теперь будто погорельцы или потерпевшие кораблекрушение на пустынном берегу. Первее всего надлежит счесть своё имущество. Отправляйтесь к своим людям и подготовьте подробные отчёты о наличных припасах, количестве раненых. И, по возможности, успокойте людей.

Каэтани ожидал, что лагерь менее чем через час превратится в разворошённый муравейник, но ничего подобного не произошло. Разумеется, мало кто остался равнодушен к известию, но, с другой стороны, никто и не впал в истерику, не рыдал и не бился головой оземь, возбуждая в других ещё большее смятение и страх. Люди переглядывались, некоторые осторожно обсуждали новость, кто-то молился, но подавляющее большинство не изменило обыденного поведения, разве что в глазах читалась тревога и преодолеваемый страх перед неизвестным.

— Слышал, что бают? — Фёдор, хрустя галькой, подошёл к Никите.

Тот развёл небольшой костерок в стороне от других биваков. Дерева на берегу хватало, галечный пляж весь завален корягами, число которых каждый год умножалось в сезон штормов. Никита сидел на сыром бревне, которое приволок от самой кромки воды. Фёдор мочить задницу побрезговал и уселся прямо на гальке, вытянул ноги к огню, красуясь сапогами. Ветлужанин покосился на товарища.

— Ты нынче богатый, смотрю. Не попорть добычу-то.

— Ничё им не будет. С мёртвого басурмана снял. К берегу прибило. Не просохли ещё. На тебя не было, звиняй. Да и поди найди ещё на копыто твоё.

Никита усмехнулся и потёр одну босую ступню о другую.

— Мне без надобности, я и так привычный.

— Ой ли? — прищурился Фёдор.

— Не веришь? Я, брат, c двенадцати лет при монастыре обитал. Да и до того не на перинах спал.

— Ага. Скажи ещё, что роду ты холопского, а что сын боярский — то соврал.

— Толку-то с того вранья, коли всё одно. Почитай — на той же скамье, что и ты сидел. Что сын боярский, что холоп, один хрен.

— Ну я-то не холоп. — сказал Фёдор и поинтересовался, — так и впрямь соврал?

Не знакомые друг с другом прежде, из всего московского полона лишь они двое угодили на галеру, захваченную Каэтани. Никита при нашествии на Москву крымского хана Девлет-Гирея бился на Таганском лугу в Передовом полку князя Михайлы Воротынского. Был оглушён и схвачен татарами. Фёдор попал в плен чуть позже, будучи легко раненым в сече у острога за Неглинной, того самого, с которого начался великий пожар, уничтоживший Москву. Случилось это в конце мая, а познакомились они только в начале сентября, уже на галере. Друг о друге знали мало, почитай ничего, кроме того, что земляки. Не очень-то на турецкой галере словом перекинешься.

— Не соврал, — сказал Никита, — роду я действительно знатного. Да вот только всё наследство моё — одна отцова сабля. Если бы не дед с белозерской братией, пошёл бы по миру. Или на Волгу с кистенём.

— Отец-то помер, стало быть? — поинтересовался Фёдор.

— От черемисской стрелы, — кивнул Никита. — Он под началом князя Ивана Мстиславского воевал. На луговой стороне. Мне тогда двенадцать годков было. Мамка горя не вынесла, слегла и не поднялась больше. Дед к себе забрал, в Кирилло-Белозерский монастырь. Там и жил, покуда в возраст не вошёл. Деда уважали. Он, покуда в монахи не подался, басурман крошил без счёта. И князь Иван его помнил, и у братии дед был в почёте. Потому снарядили меня в царёву службу честь по чести.