Василий Панфилов - Детство

В больничке-то ножик отобрали, хотя помню точно – был! Не положено, сказали. Картуз, главное, дали старенький замен утерянного, а ножик так и нет. А как же я на Хитровке без ножика-то? Я ж не резать кого, а так, чтоб был. Все вокруг с ножиками когда, а ты без – хужей, чем без портков посерёд людной улицы. Без портков, оно стыдно просто, ну да с кем из взрослых мущщин не бывало? Напился опосля бани, да и перепутал – где в дом вход, а где на улицу выход.

А ножик, он другое. Не стыд тута, а опаска. Оно когда ножики-то у всех, ими не особо-то размахивают. А вот ежели точно знают, что у тебя нетути, возможно и енти… варианты!

А хороший ножик-то! Не удержалси и несколько раз покрутил им перед собой, как дяденьки разбойники показали.

— Стой, амиго! Сегодня мы решим наши разногласия в честном бою!

И рукой так – раз-раз! А потом на колено упал и вперёд весь вытянулся, рукой так – на! В пузо будто.

Игрался так, а потом понимаю – аж распирает, так похвастаться хочется. На Хитровке-то оно того, опасливо. А ну как узнают? И Понамарёнка заодно проведаю!

На подходе к Трубным проулкам долго маялся вокруг да около, пока малец знакомый не попалси на Птичьем рынке.

— Эй! Кузька! — маню рукой. — Подь сюды!

Тот ажно подлетел, ни секунды не сумлеваясь. А что? Я, может, с мальцами сопливыми не игрался, но и ухи никогда не драл, и вообче никаких гадостев не делал.

— Егорка! Здоров! — здороваюся с им, как со взрослым, хотя мальцу всего-то шесть лет. И всё-то ему любопытно – что на Ходынке было, да что после, да как сбёг, да что с хозяином былым у нас случилося иль не случилося.

Врак! Ужасть. Такого наслушался, что сам себя чуть не напужался. Ну да малец сопливый, чего уж там.

— Ты это, — сурьёзно гляжу на его, — к Пономарёнку зайти тихохонько могёшь? Скажешь, что Егор пришёл. А то вишь ты, не хочу во двор заходить-то, с Дмитрий Палычем видеться-то.

— А… ага! — только пятки босые сверкнули, пыль взбивая.

Я ажно ждать устал, стенку спиной подпираючи, пока Мишка не подошёл, на палку опираяся тяжко. Поздоровкалися, обнялися.

— Как? — глазами на палку.

— Да ништо, проходит потихоньку, — отмахивается ён, но видно – не ндравится такой разговор. Ну, чё уж, не буду и ворошить в таком разе. Не маленький, всё понимаю.

Постояли недолго, поговорили. Мишке-то стоять тяжко, хучь он и не говорит. Да што я, не знаю?! Сам хромал недавно с с палкой, да и сейчас ишшо нога того, чувствуется.

— А! Вот ты где, пащенок! — из-за спин торговцев показался Дмитрий Палыч, пытаяся ухватить меня за ухо. Уже нетрезвый с утра, а глаза злые-злые. — Из-за тебя поганца, у меня таки неприятности были! Ну ты ужо…

Я рванул было в сторону, ан нога-то и подвела. Да и торговцы, они того, на скандал подтянулися, столпилися. А хозяин мой бывший вот он, сейчас отлупасит, а потом вошь-питательный дом… не хочу!

Сам не понял, как отскочил да ножик вынул, и ну воздух перед собой крестить! Сурьёзность свою показываю, значицца. А ён не верит! Мне что, в самом деле грех на душу брать, ножиком его тыкать?!

И тут как всплыло! Картинки-то, да в кои веки подходящие, а не сикось-накось всякое.

И ножиком там махаю под песенку. Смотрю, торговцы так р-раз… и расступилися. И хозяин мой бывший остановился. Передумал, значицца. Я Мишке глазами так показываю – уходи, дескать. Ён не дурак, сразу понял. Ну и я подожда чутка, да и ходу – не шибко быстро, потому как нога кака-то не така. Дохтур предупреждал, да всё так не вовремя!

Думал было, погоню за мной учинят, ан нет. Так-то торговцы не сцыкливые, но оно им надо? Историю мою здесь кажная собака, поди, знает. Бегунков-то от хозяев, их много, а чтоб во время Великого Поста пришлось бежать, да от колотушек пьяных, тут ого! Долго ишшо Дмитрий Палыча склонять будут.

Доковылял до Хитровки в чуйствах расстроенных. Дай, думаю, со знакомцами своими разбойными посоветуюся! Они позднёхонько просыпаются, так что для них сейчас самое утречко.

Сунулся, ан нету их, и комнаты ихние, подземельные, на замке. Постоял, подёргал, и к Фотию, который скупщик краденого. Ён видел меня в их кумпании два раза, так что может что и скажет толкового.

— На гастролях артисты енти, — осклабился Фотий, перегораживая здоровенным пузом, обряженным в линялую цветастую рубаху и не сходящийся на чреве чёрный жилет, вход в свою лавчонку, где для вида выставлена всякая мелочёвка. Ён вроде как старьёвщик – для властей. — А тебе чего, Конёк?

— Да вот, — и рассказываю как на духу про земляков, которы неизвестно где, да про то, как ножиком махать пришлось. Не потому, што верю ему, а потому, што выговориться нужно. Хучь кому, но вот прям сейчас!

— Это ты зря, — Фотий почесал грязными ногтями угреватый нос, — история громкая вышла. Искать тебя, конечно, не будут, но лишнее внимание, оно тоже не к добру. На дно бы залечь на месяц-другой, ну или тоже на гастроли податься, хе-хе!

Живот его колыхнулся, а жирные подбородки, кои плохо прикрывала редкая борода, колыхнулись протухшим студнем.

— Ты ж деревенский? — маленькие, заплывшие салом выцветшие глаза уставилися на меня. — Ну и подался бы куда на лоно природы.

— Куда, дяденька? — слыхивал я про лоно, так господа мохнатку бабскую называют иногда. Это что ж, обзываться? Я не я буду! Щаз как… плювану, и тикать! А то ишь!

— В леса, — смеяся, сказал тот, — просто в леса. Травки там собирать на продажу, ягоды. Иные хитровцы на всё лето почитай из Москвы уходят.

— И то! Сам так думал. — У меня будто крылья за спиной, лес я люблю! Зимой, то да… а летом чего бы и не пожить!

— Вот! — я резко вытащил ножик, и Фотий чуть заметно отшатнулся напуганно. Ишь, сцыкло! — поменять на што полезное, а то больно приметный.

— Приметный, — согласился скупщик, вытирая грязным рукавом сальное лицо, — я даже знаю, у кого ты его приметил! Ладно! Пользуйся моей добротой!

Он шагнул в лавку, поманив меня за собой, и тут же зарылся в груде вещей.

— Ножик перво-наперво. — Забубнил он, — не такой приметный. Вот, кухонный. Крепкий ишшо! И пиджак!

Из груды тряпья Фотий вылез в облаке моли и пыли, держа в руках крепкий пинджак сильно мне на вырост.