Василий Панфилов - Детство

Да, лучше к учителкам… но вот не хочу! До блевоты не хочу! Боюся, што опять што-ништо придумают для моево же блага, што меня на каторгу иль в могилу приведёт.

— …ишь, пансионат иму! — раздался с улицы голос знакомой торговки, распекающей каково-то пьяницу.

— Точно!

Сорвавшись с места, бегу договариваться со съёмщиком Ярошенковского надворново флигеля. Тама почти што аристократия живёт – судья мировой, спившийся до крайности; литератор, выгнанные со службы чиновники и охвицеры.

— Пансионат? — почёсывая толстое безбородое лицо, подивился съёмщик, стоя передо мной в рваном распахнутом халате, открывающим жирную безволосую грудь скопца.

— Ну! Летом я тово, подзаработал. Ну и штоб не протренькать, то и решил вот до лета и оплатить!

Чуйствую, што не хватает мне слов и умения красно разговаривать, отчево и злюся сам на себя.

— А! — оживился скопец, протягивая руку. — Давай!

— Нетушки! — отскакиваю. — При свидетелях!

Морда недовольная – как же, не доверяют! А я такой думаю – ну сейчас ведь свои же ночлежников в свидетели позовёт, а кто их там знает?

— Сейчас! — и тока пятки мои мелькнули. Самых-рассамых склочных торговок высмотрел – из тех, што не вовсе тухлятиной торгуют, да носы не провалилися, и к ним.

— Тётеньки, — говорю им, — за лето вот заработал, но боюсь прогулять по обычаю хитровскому. Решил вот пансионат себе устроить, как у бар.

— Ну-ка? — подняв брови, подвинулась Матрёниха, не слезая с корчаги, да и другие залюбопытствовали.

— Вот, — достаю денежки и показываю, — сейчас вам дам – кажной, ково позвал. Ну и буду тогда до самого лета столоваться. Завтрак, обед и ужин, ровно как у господ. В очередь!

— Хитро! — восхитился стоящий рядом оборванец. — А мне такой же пансионат не устроишь? Штоб с казёнкой?

Вместо ответа хлопаю левой рукой по правой, аккурат посерёдке. Пропойца не обиделся, только расхохотался.

— Ну как?

— Далеко пойдёшь! — заухала Матрёниха, протягивая руку за деньгами. Взяли и остальные.

— Штоб без омману – вкусно и не тухло!

— Знамо дело! — ответила Аксинья, которая Труба. — Не ты первый, не ты и последний! Правда, всё больше в долг норовят кормиться, а отдавать когда-нибудь опосля, а лучше спасибом, но и так бывает.

Дружной компанией дошли и до съёмщика, где на зрелище подтянулись и обитатели флигеля. Немного народу-то, всево-то шестеро. А! Хотя чево ето я? Остальные кто спит-отсыпается, голову не в силах поднять, кто в «Каторге» гудит, иль от блядей ишшо не вернулся.

— Это что за явление? — весело удивился бывший охвицер в старом-престаром мундире без знаков различия, надвигая мне картуз на нос.

— Я ето, а не явление, — поправляю деловито картуз и оглядываю убранство флигеля. А ничево так! Богато живут! Нары прям из струганых досок, а не горбыля каково. Тряпьё поверх, занавесочки нумера разделяют, картинки повсюду, патреты. Сразу видно, чистая публика!

— С вами теперя буду жить, так вот!

— С нами? — охвицеру, похмелившемуся с самого утречка, весело, он оглядывается на своих. Судья, пожевав мятыми морщинистыми губами, кивает головой, отчево с лысины спадает длинная прядь.

— Пусть. Забавный парнишка, плясун да кулачник.

— Погоди-погоди, — оживляется неизвестный мне, поднявшись тяжко откуда-то с угла. — Мы ребята-ёжики… наш человек!

— Не боишься-то спиться с нами, да и пойти по кривой преступной дорожке? — весело подмигивает бывший военный, сызнова оглядываясь на своих.

— Водку пьянствовать мне по возрасту неинтересно, — ответствую степенно, — а безобразия нарушать я и без вас умею!

И чево хохочут-то?!

Перво-наперво закупиться надо всяко-разным. Не то што мне оченно много надо, но показать нужно, што деньги – всё! До копеечки! Иначе так и будут ходить следом, народ тут такой!

Войлока кусок – на нары постелить, да одеяло, штоб укрываться. Ажно серце кольнуло, когда покупал – в балаганчике стока добра осталося! Топор почти новый, шинелишка, одеял два. Небось околоточный притащил, не побрезговал! А мне теперь покупать!

Ткани кусок, штоб как у всех – занавесочка, отгородиться. Портки запасные, да рубаха – заплатанные, само собой! Подешевше.

— Да купи ты нормальную одежку! — попытался всучить мне старьевщик новёхонькую ситцевую рубашку. Красную! — Ты же фартовый парень, мало што не деловой, а ходишь, как босяк!

Фотий норовил всучить што подороже, а не то, што нужно, размахивая перед лицом всяко-разным завлекательным добром. Отбрыкиваюся и понимаю, что чут-чуть ишшо, и поддамся. Загуляю!

— Ну тебя! — выскочив, отдыхиваюсь чутка и к нормальному старьёвщику, а не такому кручёному. А там всё то же самое! Знают, сволота, што деньги есть!

Сплюнув, пробежался по хитровскому рынку.

— Почём? — тыкаю пальцев в прожженное одеяло, продаваемое явно служанкой.

— Рупь! — ответ уверенный, прожженная тётка.

— Ну тебя! Краденое небось!

— Сам ты краденый! — не сбивается та. — А я служанка в семье купца Тряпишникова! Одеяло, вишь, внучок его прожёг слегка, а так чистая шерсть. Английская!

Щупаю и махаю рукой.

— Давай!

Можно и подешевше найти, но ето прям хорошее за такие-то деньги. Не тряпошный вошесборник, а ух! Качество!

— Штанцы-то не нужны? — робко поинтересовалася тётка, стоящая по соседству, растягивая их передо мной, — хорошие!

Сторговался. Ну и што, што велики? Так не малы же!

Всё што нужно, закупил здесь же, на площади. Оно обычно перекупщикам достаётся, но и обычные хитровцы тоже тово. Пользуются, значицца. Да и прочая публика, што победней.

Одеяло, войлока кусок, тряпки холщовые на занавеску, портки и рубаху. Потом не удержался и купил-таки изрядно ношеные сапоги, которые тут же и обул, приспособив в качестве портянок кусок потёртого бархата, што продавал мущщина неподалёку.

Так, в сапогах, и оттащил своё добро в Ярошенковский флигель. Видели бы меня деревенские-то! В сапогах, да с портянками бархатными… а?! Не жисть, а скаска!

Сейчас тока узел с чистым бельём взять, да и в бани. А што ишшо чилавеку нужно? Сытый, чистый, в тепле, да в хорошей компании. Не рай, но ничево так, раёк почти шта!

— Расплатились, Сашенька! — захлопотала бабка, засуетившись вокруг внука, пришедшего с тяжкой поклажей. — Куль ржи принесли за твою работу подпаском, расплатилися честь по чести! Да репки и буряка с картохой, уж как-нибудь перебедуем!

— Уф, — сняв с плеч плетёный короб, распрямился мальчишка. — Честь по чести! Мало чести сироту обирать, его землёй пользуясь! Ничево, старая, перезимуем. Желудей вот набрал, потом ишшо. Не по весне, когда голодно будет, а сразу! Оно если не одни только жёлуди, а с рожью варить, да с грибами, так оно и ничево.

— Ох, грехи наши тяжкие! — старушка быстро закрестилась. — Отцы наши и матери грибов етих не ели, а здоровы были! Выдумщик ты, Сашенька! Боровики там, лисички, оно и понятно – от века едим. А ети?