Василий Панфилов - Детство

— В том годе ишшо с Егоркой ели, — повёл плечами Чиж, — и ничево, здоровы. И скусно!

— Охо-хо, — старушка промолчала, только ещё пуще закрестилася. Она радовалась своему подросшему и повзрослевшему внуку, становящемуся потихоньку настоящим мужиком. Пусть не по возрасту и стати! Но кто, как не мужик, берётся отвечать за семью? Вырос Санечка, как есть вырос!

А с другой стороны, грибы ети, будь они неладны. Да и другие ево выдумки сумление порой вызывают – к добру ли? Егорка етот настропалил, научил всякому, да и утёк в город, где и сгинул. А теперь вот Сашенька… но ведь мужик? Взрослый почти!

— Пойду я, бабка, — Чиж выгрузил наконец жёлуди и снова водрузил короб на плечи. Наклонившись, он поцеловал старушку в седой висок, прикрытый вытертым платком. — До вечера ишшо пару раз обернусь, оно лишним не будет! А ты к ночи печь истопи, помоюся. Банька, оно ведь первое дело!

Проснувшись, сел было на постели, но тут же щасливо рухнул назад, раскинув руки. Харашо-то как! Вот прям чуйствую, как по лицу расплывается улыбка, ровно как у деревенского дурачка. Вот оно, щастье!

В тепле да в неге, в собственном нумере, отгороженном занавесочкой, а?! Потом пойду по торговкам – выбирать, чем севодня изволю позавтракать. Стюдню возьму, щековины, иль может – картошки на сале. Жизнь удалась!

— Митрофан Ильич, дьявол! — раздался хриплый голос мирового судьи. — Опять вчера всю водку вылакал, что мы на опохмел приберегали?!

— А? А… ну вылакал, и што теперь? — забубнил проснувшийся Митрофан Ильич, завозившись за своими занавесками. — А то ты меня не знаешь! Вот зачем было оставлять бутылёк на глазах? Когда иначе-то бывало?

— Чорт лысый! Ступай теперь, да и разыщи водовки на похмелиться!

— Охо-хо! Грехи наши тяжкие, — послышался скрип нар и зевок, обитатели флигели постепенно просыпалися, дружески перегавкиваясь.

Повезло мне с соседями! Люди умственные и спокойные, не скандалёзные. Так, погавкаются иногда, да за грудки друг дружку по пьяному делу похватают, не более. Ну может, в морду сунут раз-другой, но никаких драк!

Третий день уже живу так, и в голову почему-то лезет странное слово «отпуск». Ето когда ничево не делаешь, а есть-пить имеется, и переночевать тоже. Необычно, но нравится. Только скушно немного.

Полежав немного, спрыгнул с нар и покрутил руками-ногами, вроде как размялся. Соседи мои вяло ругаются – выясняют, кому там в очередь идти за опохмелом. Не обращая внимания, умылся над ведром, потом оглядел их, и такая жалость взяла! Болеют же люди! Сидят квёлые и вялые – ровно кутята, когда их от глистов протравили.

— Ладно, — говорю. — Давайте деньги, господа хорошие, сбегаю вам за водовкой.

— Спаситель! — оживился Митрофан Ильич и полез куда-то в свой нумер. — Вот, от меня!

Высыпав трясущимися руками монеты на стол, он окинул взглядом остальных и произнёс важно:

— Раз вина моя, то и угощаю я.

— Дельно, — одобрительно сказал кто-то из полумрака в углу. — Ты бы там побыстрей, малец? Больно лютое похмелье-то! Не иначе, с табаком намешана водка-то!

— С табаком! — фыркнул судья, трясущимися руками прилаживая прядь волос на лысину. — У Потапа брали, а у него без табака и не бывает!

Начались умственные рассуждения о достоинствах казёнки и водки от частных поставщиков, да с подробностями. Какое похмелье от чево бывает, как пьётся и горится. Тьфу! И так-то не люблю гадость ету, а после тово, как сам налакался, и вовсе.

Обувшись и накинув на плечи пиджак, я выскочил во двор. Сперва тово, облегчиться, а потом и за ней, проклятой. Добежав до нужного подвальчика, постучал в окошко. Чуть погодя оно приоткрылося, и я молча сунул деньги. Так же молча мне сунули бутылки.

— Сынок! — кинулся было ко мне какой-то портяношник, пахнущий старым тряпьём и сцаками. — Опохмели чилавека! Помираю!

— Сынки у тебя за заборами гавкают! — и ходу, пока новые желающие не набежали. Здеся так – замешкался, так сразу жаждущие подоспеют. У ково послабее, из рук вырвать могут. А кто просто мешкотный, тово окружают, да и начинается – дай да дай! Сами же руки к бутылке тянут да на жалость давят. Могут и тово, в ножки кинуться, опорки целовать. Если из крестьян кто, то и бывает, значицца – слабину дают, делятся.

Принёс да и поставил на стол.

— Какой молодец! — умилился Максим Сергеевич, который из военных, встав на трясущиеся ноги. — Быстро-то как!

— На здоровьице!

Не слушаю благодарностей и не желаю видеть, как они сейчас будут похмеляться, так што выскочил за дверь. И на площадь, к обжорным рядам!

Рынок уже полнёхонек, ну так мало не шесть утра! Самый разгар, так сказать. Прошёлся важно, поздоровкался со знакомцами, да и к Матрёнихе – та рукой уже машет.

— Иди-ка сюды, — говорит. — Сёдня у меня картошка на сале, да сало хорошее по случаю досталось, а не как обычно!

Принюхался, а там так пахнет! У меня ажно в брюхе зашевелилося всё. Ну чистая ета, амброзия. Не в каждом трактире небось извозчичьем так кормят! Миску из пиджака вытянул, и подставил. Как же! Не босяк какой, штоб с ладошки есть! Ем да и нахваливаю – рекламу делаю, значицца. Я так ел пока, ишшо семеро подошли.

— Говоришь, удалась картошка-то? — поинтересовался пожилой нищий в гимназической фуражке без кокарды, и длинном лакейском сюртуке по моде полувековой давности.

— Мёд и мёд! — ответствую степенно. — Только как картоха.

— Ишь! — крутанул тот бугристым от многолетнего пьянства носом, с торчащими оттудова длинными волосками. — Ловко сказано!

— Да и на вкус не хуже! — засмеялась визгливо Матрёниха. — Подходи, торопись, пока не разобрали! Картошка на сале така, што чисто мёд и мёд, тока как картошка на сале!

Брюхо набил, протёр миску и ложку чистой тряпицей, да и снова спрятал. И по рынку так вразвалочку – гуляю, значицца. Променад. Оно вроде и как и хорошо, но скушно как-то, маетно.

Я ж как? Привык, што делаю што-ништо постоянно. В деревне у тётки, у мастера мово проклятущего, потом по дворам в поисках работы шатался. Ну и летом тоже не бездельничал, там и вовсе – ого!

А теперя што получается? Можно, конечно, и по дворам пройти, но оно тово, и не шибко нужно-то. Есть где спать, што есть и што одеть-обуть. А лишняя копеечка, да у мальца, да на Хитровке… ей-ей, лучше не дразнить!

В возраст когда войду, тогда ишшо и ничево. А сейчас куда? По тайникам хранить – выследят, да и тово – прижать могут с ножичком. Учителкам отдавать боюся, а больше и не знаю никово. На Хитровке в моём возрасте нужно так – заработал, так и потрать сразу! Штоб никто не думал, што денежки у тебя водятся.

Пряники кажный день покупать, так разбалуюсь, а делиться со всякими-разными, так оно и ни к чему. Приучать-то!

Я когда на пансионат деньги отдавал, да всяко-разное для хозяйства своево закупал, так деньги и остались. Не так штобы много, но вот ей-ей, ажно карман жгли!