Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

— Льстить будешь позже, — без улыбки сказал группенфюрер. — Пока я хочу, чтобы меня внимательно выслушали и не перебивали. Итак, господа, я хочу обосновать здесь собственное королевство.

Палацки поперхнулся.

— То есть? — растерянно переспросил Мерер.

— Кажется, я изъясняюсь внятно и доступно, — нахмурился фон Таудлиц. — А ты, Мерер, перестань кривляться, если не хочешь остаток дней провести в шутах. Думается, ты прекрасно будешь смотреться в красной шапке с бубенцами.

Он сел на стул, выпрямился и оглядел верных соратников.

— Итак, — сказал он. — Королевство. Мы назовем его Паризией. Единственная страна, граничащая с нами, — Испания. Нет никакой Германии, забудьте о ней. Нет никакого шнапса. Забудьте о нем. Не станет Мерера, его уже нет, есть Ришелье. И в соответствии с фамилией вам надлежит стать кардиналом Паризии. Вы, Палацки, станете Анри Монбароном, графский титул или что-то в этом роде вы получите от короля. Не усмехайтесь, на стоит — человеческая жизнь не так уж и длинна, чтобы не задуматься об этом. Тебе, Виланд, предстоит стать герцогом де Роганом, наперсником и лучшим другом короля. Остальные тоже получат свои титулы и имена. Завтра же, когда мы переступим ров и окажемся за крепостными стенами вам, кардинал, надлежит освятить корону и возложить ее на чело достойного человека. Вы понимаете ответственность?

Лицо его оставалось каменным и пасмурным, поэтому даже мысли не возникало о кандидате на престол.

— Хорошенькое дело! — не сдержался Палацки. — Выходит, нам всем придется учить французский язык?

— Нет, Монбарон, вы жаждете провести оставшуюся жизнь в шутах. У вас предрасположенность к этому занятию. Французский язык учить никому не придется, мы будем изъясняться на привычном нам языке, который будет признан государственным — следовательно, французским.

— И долго нам придется играть эти роли? — растерянно спросил новоявленный кардинал.

— Ты не понял, — с сожалением сказал кандидат в короли. — Это не игра, это суть нашей будущей жизни. Скажи, о чем ты мечтал в детстве? Разве ты не мечтал быть повелителем, которому подчиняются все и который всевластен — до определенных пределов, разумеется, — над чужими жизнями и смертями? Разве ты не мечтал о могуществе? Я предлагаю исполнить твою мечту.

Отныне я отвергаю свое прежнее имя, отныне я отбрасываю свою прежнюю жизнь. Зигфрид фон Таудлиц, группенфюрер СС проклятого мира умер. Отныне будет жить король Луи XVI. Разве это не восхитительно? Разве вы не чувствуете в этом остроты, присущей жизни?

— Ты еще не спрашивал, как к этому отнесутся остальные, — пробормотал Мерер.

— Король не спрашивает, — сказал фон Таудлиц, и лицо его приобрело медальное выражение. — Король повелевает. Неужели найдутся те, кто выберет радостям жизни забвение и черную пустоту?

Мерер заглянул в лицо группенфюрера и понял, что фон Таудлиц не шутит. Такое выражение у него всегда бывало, когда он вызывал Мерера к себе и приказывал ему тайно убрать того или другого человека. Лицо человека, посылающего подчиненного на возможную смерть и прекрасно осознающего, что он имеет на это абсолютное право.

Таудлиц встал со стула, неторопливо прошелся по кабинету.

— А вам, Анри Монбарон, — с прежней безапелляционной властностью сказал он, — надлежит проконтролировать, чтобы завтра все были одеты в соответствии с будущим этикетом.

— А как они узнают, что этот этикет уже установлен? — растерянно поинтересовался тот.

— В этом нет ничего сложного, гардеробы уже сформированы, — без раздумий отозвался будущий король. — Вам надлежит проследить, чтобы прежние тряпки, в которых они ходили и будут ходить до завтрашнего утра, были собраны и сожжены.

— Черт побери! — не скрывая восторга, заорал Палацки. — Я вижу, вы предусмотрели все!

— На то и король, — без излишней скромности сказал Таудлиц. — Он должен знать, чего желают его поданные так же четко, как поданные каждое мгновение должны ловить желания своего короля!

Он исподлобья оглядел сподвижников.

Мерер был растерян.

На тонких, почти белых губах Виланда змеилась усмешка.

Пухлое, кажущееся заспанным лицо Палацки казалось испуганным, он ошеломленно смотрел на фон Таудлица, а прищур глаз говорил о том, что Палацки прикидывает — не сошел ли шеф с ума, и если да, то какими последствиями им всем это грозит.

— Я решил, — сказал бывший группенфюрер СС Зигфрид фон Таудлиц, отныне король Паризии Луи XVI, пока не ощутивший на своей голове тяжести короны. — Значит — быть посему!

…И когда король Луи XVI наклонился и кардинал в алой мантии и красной шапочке бережно возложил на мощную бритую голову корону, зал взорвался аплодисментами и пронзительными криками:

— Слава королю Луи!

— Да здравствует король!

— Многие годы королю Луи!

Пронзительно визжали женщины, басовито выкрикивали славословия мужчины, яркая многоцветная толпа бесновалась, состязалась в рукоплесканиях, — будущие герцоги, графы и графини, маркизы и бароны, бывшая грязь, в один миг вознесенная к небесам, а два смуглых маленьких мулата, взобравшись на арку из живых цветов, забрасывали толпу и короля белыми лилиями — символами королевской власти.

— Слава королю!

Группенфюрер СС Зигфрид фон Таудлиц умер.

Родился король Паризии.

Луи XVI.

Медленно и торжественно он прошел по залу, одаряя толпу скупыми улыбками и милостивыми поклонами, с достоинством подобрал мантию и воссел на трон, держа в правой руке скипетр — еще один символ королевской власти. Невидящие глаза его смотрели поверх толпы. На мгновение в Луи ожил маленький мальчик, читавший под одеялом бульварные романы при свете карманного фонаря, взглянул на толпу восторженными ликующими глазами, но огонек быстро угас — монарх, умудренный государственными заботами, воссел на трон.

— Да здравствует король! — тонко и пронзительно возгласил герцог де Роган, и, когда уже ликование толпы достигло фазы безумия, когда вновь грянули литавры и запели горны, возвещая о рождении королевства, громкий и недовольный голос прервал закипающую вакханалию воплей и восторгов:

— Вам не стыдно, господин группенфюрер? Это же смешно, просто смешно!

И сразу же в зале наступила мертвая тишина, словно толпа в одно мгновение затаила дыхание, замерли негры с надутыми губами и вскинутыми трубами.

— Какого черта, Таудлиц! — сказал корветен-капитан Редль.

И только тут все заметили, что он стоит около колонны, увитой живыми цветами, в форме немецкого подводника, с Железным крестом на груди, кривя губы в саркастической усмешке.

— Что за балаган вы здесь устроили? Вы позорите рейх!