Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

— Не просто борделем, — поправил он маркиза. — Он назвал его немецким борделем!

— Неважно, — кивнул маркиз. — Главное в том, что эти слова стоили графу головы.

— И все-таки, — вздохнул де Солиньяк. — Я бы бежал отсюда со всех ног, было бы куда бежать. Это какое-то безумие. Ты заметил — он дает имена, напоминающие сорта французских вин. У его Величества группенфюрера познания в истории Франции такие же, как у меня о Китае — вроде бы что-то слышал, но не знаю точно, правда это или нет. И эти игры с туземцами… Они добром не кончатся, помяни мои слова, маркиз!

— Все оно так, — согласился де Роган. — Только ты мимоходом сказал главное. Нам некуда бежать, разве еще дальше в сельву. Но зачем? В конце концов, здесь есть что пожрать, есть бабы, выпивка, какая-то власть, наконец. А там нас ждут лишь грязные обезьяны и питоны, способные проглотить быка. Что же, я согласен участвовать в самых диких играх, если они дают возможность чувствовать себя богатым и независимым!

— Независимость… — де Солиньяк вздохнул. — Скажу тебе прямо, маркиз, — независимость можно ощущать лишь тогда, когда сидишь на сундуках с долларами и знаешь, что они принадлежат тебе.

— И тут ты прав, — немедленно согласился герцог. — Но власть, власть… Сладкая и притягательная штука — власть! Конечно, хорошо, если власть простирается на всех, но поверь, милый Дюк, есть немалое удовольствие в том, что, ощущая зависимость от других, ты все-таки осознаешь полноту своей власти над теми, кто стоит ниже. Их зависимость от тебя, ощущение, что ты можешь сделать с ними все… даже воплотить любой бред, возникающий в твоей голове… Нет, это дает сладостное удовольствие, по ощущениям оно ничем не уступает оргазму, поверь, я знаю, что говорю!

Дюк де Солиньяк промолчал.

О тайной лаборатории де Рогана знали все, но очень немногое. Частицы правды перемешивались с вымыслом, страшными слухами, невероятными россказнями и постепенно обретали страшный мистический смысл, обращаясь в тайную мифологию королевства. Рассказы держали в страхе тех, кто никогда не сталкивался с подобным, и вызывали приятное волнение у тех, кто знал оставленное навсегда прошлое, полное чужих смертей и чужого ужаса, причастные к крови жаждали пролить ее вновь и боялись, что король их не поймет и строго накажет, а потому завидовали дерзкому маркизу, который не только продолжал услаждать свою душу чужими страданиями, но и возвел это занятие в ранг добродетели. Да что там говорить, если архиепископ Паризии обращал гугенотов в католики нетрадиционными способами, в которых еще со времен Дахау был великим специалистом. Правда, гугеноты после обращения в католики выживали редко, но если выживали, становились правоверными католиками, заучивающими катехизис наизусть, даже если не понимали в нем ни слова.

— И все-таки, — упрямо сказал де Солиньяк после некоторого молчания, внимательно разглядывая зелень сельвы, встающую вдоль тропы непроходимой стеной, — сидеть на сундуках с долларами гораздо лучше или надежнее, чем служить человеку, который на этих сундуках восседает.

Герцог де Роган промолчал, делая вид, что не расслышал последние слова. А может быть, и в самом деле не расслышал..

Его возглавил престарелый граф Кавиньяк, тайно получавший через слугу-мулата газеты из Сальты. Газеты приходили нерегулярно, каждая экспедиция мулата в город была сопряжена с определенными трудностями, ведь узнай король о подобных интересах придворного и о роли, которую в этом деле играл его слуга, жизненный путь обоих уже закончился бы — графа на Монфоконе, а слуги — на безвестных тропах бесконечной сельвы, что окружала замок.

Кавиньяк был наслышан об американских атомных бомбах, которые янки сбросили на Хиросиму и Нагасаки, со дня на день он ожидал схватки англосаксов с большевиками, но время шло, а ничего обнадеживающего не происходило. Графу уже казалось, что все это выдумка досужих журналистов и никакой атомной бомбы нет. Но тут русские испытали свою бомбу. Граф испытал разочарование, сопряженное с бешенством.

— Прогадили! — восклицал он, расхаживая по своему кабинету.

Стены библиотеки были уставлены застекленными стеллажами, с которых на графа смотрели позолоченные корешки книг. Среди авторов можно было встретить Аристотеля и Платона, Шиллера и Гофмана, Плутарха и Госсена, и многих-многих других. Разумеется, все надписи были выполнены на французском языке. Досадным обстоятельством являлось то, что книги библиотеки графа Кавиньяка невозможно было читать, ибо они представляли собой муляжи с чистыми страницами и только по этому обстоятельству допущены в качестве оформления кабинета графа по милостивому разрешению светозарного короля.

— Прогадили! — досадливо ворчал граф. — Момент упущен, что и говорить! А все потому, что мы здесь занимаемся полной ерундой! Мы отрезаны от всего остального мира! Но ведь прятаться уже незачем! Клинсманн! Клинсманн тоже был в списках военных преступников, а теперь заседает в ландтаге Баварии! И Куге тоже был в этом списке, а теперь он главный редактор книжного издательства! Подумаешь, Гесс сидит в Шпандау! Мы никогда не занимали его высот!

— Тише! — успокаивали его друзья. — Сам знаешь, у стен тоже обязательно бывают уши! Как бы эти уши не сослужили плохой услуги, граф!

— Какой к дьяволу граф! — взрывался Кавиньяк. — Оберштурмбаннфюрер СС Оберлендер! Яволь! Оберштурмбаннфюрер Отто Оберлендер! И не стыжусь этого. Более того — я горжусь нашим великим прошлым и не хочу быть затравленной крысой, которую загнали в лабиринт джунглей!

— Вспомни сорок четвертый! — успокаивали его. — Сколько генералов закончили свою жизнь подвешенными за ребро на свиной крюк! Сколько офицеров было повешено на фортепианных струнах!

— Не говорите мне про этих предателей! — отмахивался старик. — Я горжусь, что в моей жизни был фюрер! Я сам вешал эту шваль, которая подняла на него руку! А наш группенфюрер просто трус, именующий себя королем, земляной червяк, который надеется, что его не обнаружат в джунглях!

— Богатый червяк! — пожимали плечами советники. — Как всякий богатый человек, наш король имеет право на свои причуды!

— Король, быть может, имеет, — соглашался старик. — Но не группенфюрер фон Таудлиц! Я помню его по службе, он всегда казался мне недалеким человеком! Зачем кривить душой, дурак никогда не станет умным, хоть золотом его осыпь! Сопляк играет в королей, а надо поднимать рейх! Из руин!

Казалось бы, такие речи не могут не дойти до ушей доносчиков, близко знавшие Кавиньяка смотрели на него как на обреченного человека. Но шло время, а старого графа никто не трогал. Никто и не подозревал, что всему причиной начальник тайной полиции Видок, которому надоело пребывание в сельве. Он очень скучал по баварскому пиву и мюнхенским свиным сосискам, поэтому с некоторой осторожностью, которая, впрочем, говорила о здравом уме сыскаря, принял участие в заговоре, полагая, что шансы на успех заговора от его личного участия только повысятся. План был незатейлив и прост — удавить короля в его покоях, воспользовавшись свободным доступом начальника тайной полиции в королевские покои. Ганс Гутман трезво относился к своим физическим данным и возможностям, поэтому понимал, что в одиночку ему с королем не совладать. Граф Кавиньяк в исполнители не годился по причине своей старческой немощности. Наконец тайными посулами склонили к участию в заговоре барона Портоса Ле-Вуазье. Тот был из пришлых и не являлся коренным паризийцем, его и французом-то можно было назвать с большой натяжкой, потому что происхождением барон был из Курляндии, и в жилах его, несомненно, текла славянская кровь. Барону к тому времени тоже ужасно надоело сидеть на одном месте, обжираясь паштетами и опиваясь кислыми винами, он тосковал по сливовым наливкам и жареной кабанятине, а еще больше — по утраченной вследствие личной глупости свободе. Посулы были щедрыми, слухи о казне короля ходили самые фантастические, и потому барон решил рискнуть, рассчитывая стать богатым и свободным и полагая, что пырнуть ножом в бок короля Луи будет несложно, нечто подобное с завидной легкостью когда-то проделала Шарлотта Кордэ, и барон, поднаторевший в ножевых схватках с аргентинскими пастухами, не без оснований считал, что справится с поставленной задачей не хуже неумелой женщины.